Но, как ни тяжко, а порой и невыносимо было Нехаме сносить тупую грубость мужа, все же она достойно выполняла свой долг жены и хозяйки. Когда от Танхума отшатнулись отец, братья, вся родня, она одна осталась с ним, не отреклась, не оставила его. Годы шли, а она не беременела. Не помогли и все ухищрения знахарок, на которых Танхум не жалел денег, – казалось, всякая надежда на материнство была потеряна. С тем большим жаром отдавала Нехама все свое время, всю свою душу, всю себя целиком хозяйству, жадно поглощавшему ее молодые, нерастраченные силы.
Первые дни после несчастья, случившегося с Танхумом, Нехама была потрясена и растеряна. Айзик не только успокоил ее, но пробудил в ней нежную любовь, страсть.
Нехама никогда не скучала по Танхуму, когда он надолго отлучался из дому. А теперь она места себе не находила, изнывала от тоски, если Айзик куда-нибудь уезжал. Ни с кем не было ей так хорошо, как с Айзиком. Никто не умел так легко развеять грусть, которая иногда овладевала ею, как он. Да, великим утешением и радостью он вошел в душу Нехамы.
После ужина они забирались в какой-нибудь укромный уголок, и Айзик принимался тихонько напевать:
Что бумаги белей? Что чернил черней?
Кто Нехамы моей милей и нежней?
Сердцем к ней я влекусь все сильней и сильней!
Он склонялся к Нехаме, гладил ее волосы, осыпал поцелуями.
Прошло несколько месяцев, и Нехама постепено стала свыкаться со своим новым положением. И вдруг пришло письмо от Танхума. Письмо это долго задержалось в пути: поезда в те годы по многу дней простаивали на глухих полустанках, дожидаясь топлива.
Вечером того дня, когда было получено это письмо, Нехама ушла в свою комнату и, плача, принялась перечитывать его вслух.
Услышав в соседней комнате приглушенные рыдания Нехамы, Айзик спросил тетку:
– Что это Нехама плачет?
– Пришло письмо от хозяина, – вполголоса ответила тетка.
– От хозяина? – так и вскинулся Айзик. – А ты откуда знаешь?
– Твоя тетка все знает. Послушай… – И она ткнула скрюченным пальцем в стену, из-за которой слышался прерываемый плачем голос Нехамы, вслух читавшей письмо.
– А все-таки – почему она плачет? – снова спросил Айзик.
– Потому и плачет, что письмо от мужа: мало, что ли, она с ним горя узнала?
– А может, ей сообщили о его смерти? Говорят, он злодей, каких мало, – с затаенной надеждой предположил Айзик.
– Да, – кивнула Кейла, – я тоже слыхала, что он плохой человек.
Айзик понимал: стоит только хозяину явиться в дом – и они с теткой вылетят отсюда, как пробки из бутылок. Но пожелать человеку смерти в тюрьме ради своего счастья он не мог.
Нехама ничего не рассказывала Айзику о своих отношениях с Танхумом, она избегала при нем даже упоминать имя мужа. В тот вечер со следами слез на лице вышла она из своей комнаты в сени, где тихо разговаривали тетка с племянником. Будто не замечая их, она долго хлопотала по хозяйству. Айзику очень хотелось узнать у нее, почему она так горько плакала, но он не осмеливался спрашивать.
За ужином Нехама почти не притронулась к еде. Пригорюнившись, недолго посидела за столом и вскоре бесшумно ускользнула в свою комнату. За нею робко, бочком протиснулся в дверь и Айзик.
– Что случилось? Почему ты так расстроена? – ласково спросил он.
– Ничего не случилось, – сухо ответила она. – Просто тяжело на сердце, не могу даже сказать тебе, как тяжело.
Она низко опустила голову.
8
Нехама не знала, как быть: сообщить ли в письме Танхуму, что она беременна, или умолчать об этом. Как ни тяжело там Танхуму, рассуждала Нехама, для него будет большой радостью узнать, что она ждет ребенка. Шутка ли – с первого года после свадьбы ждали его, и вот пришло так долго ожидаемое счастье… Но как ему напишешь об этом, если она сама не знает, кто отец ребенка, которого она носит под сердцем.
Никто не подозревает о том, что она близка с Айзиком. Он живет с теткой в сенях. Она ни с кем не встречается, никому словом не обмолвилась о своем счастье. Кому же взбредет в голову злословить о ней?
В конце концов Нехама решила помалкивать о своей беременности в письмах к Танхуму, пока не разродится.
Как ни остерегалась Нехама, боясь попасть на язычок сплетницам, но земля слухом полнится, и Гинда прослышала стороной, что у Нехамы с Айзиком не все ладно. Она по секрету рассказала об этом Хевед.
– Ты думаешь, – судачила она, захлебываясь словами, – Нехама станет дожидаться своего благоверного? Мне кажется, что она плакать не очень будет, если муженек вовсе не вернется домой.
Но в глубине души Гинда все-таки не очень верила в эту сплетню; ей до смерти хотелось наведаться к Нехаме и поглядеть на парня, который по слухам был красив как картинка, но гол как сокол.
Вспомнив, что она до сих пор не вернула Нехаме одолженную муку, которую она все же тайком от мужа взяла, Гинда обрадовалась: чем не предлог, чтобы заявиться к пей и пронюхать, что и как? Она так и сделала.
Когда Гинда вошла во двор Нехамы, Айзик возился по хозяйству. Гинда поздоровалась с ним, но разглядеть не успела, потому что Нехама сразу же вышла ей навстречу.
– Так это твой… – указывая на Айзика, начала Гинда разговор и нарочно замялась, будто бы подыскивав слово, как ей правильней назвать молодого человека.
– Да, отец прислал мне его помогать по хозяйству, – сказала Нехама, входя с гостьей в дом. – А это его тетка Кейла. Они живут здесь, в сенях, – поспешила она добавить, чтобы отвести всякое сомнение относительно Айзика.
– Он похож на свою тетку, – заметила Гинда. – Мальчик Рахмиэла, как там его звать, пусть бог даст ему сто двадцать лет жизни, тоже как две капли воды похож на дядюшку, то есть на твоего муженька, – проговорила она не без яда.
Нехама прекрасно поняла, на что намекает соседка. Она рассердилась на нее и хотела перевести разговор на другую тему. Но Гинда не унималась:
– Кто их, мужчин, разберет. Рахмиэл был на войне… Люди болтают…
– Ну и пусть чешут языки, если им больше делать нечего. Может быть, они и про меня судачат…
– Судачат, милая, как не судачить, – ехидно улыбнулась Гинда. – Так уж у людей повелось – за всеми они подглядывают, всех осуждают…
– Ну и пусть подглядывают! Но вот что я тебе скажу, – взорвалась наконец Нехама, – пусть у тех, кто наговаривает на других, очи повылазят!…
Отведя душу, Нехама немного успокоилась и начала исподволь допытываться у Гинды, что же, собственно, говорят о ней кумушки. Она понимала, что рано или поздно ее беременность обнаружится. И ей важно было, чтобы к тому времени не распространился слух о ее отношениях с Айзиком. Тогда не будет и сомнений в отцовстве Танхума. Только вот долго ли удастся ей избежать сплетен – эта тревожная мысль лишала Нехаму покоя, и все же она радовалась и не могла не радоваться тому, что скоро испытает счастье материнства, которого она ждала так долго и так тщетно. Ребенок, ее ребенок будет прижиматься к ней, обнимать ее пухлыми ручонками и называть ее самым нежным на земле именем «мама»! Так мечтала Нехама, беседуя со своей засидевшейся гостьей. А та то и дело вскакивала со стула – что же это, мол, я загостилась у тебя, мне ведь так некогда! Но каждый раз усаживалась снова, пока наконец в горницу не вошел Айзик. Он вышел в сени, умылся, стряхнул с одежды приставшую пыль и, войдя в комнату, смущенно уселся рядом со своей теткой.
– А ведь хорошо, что в тяжелое время ты нашла себе помощников, – сказала Гинда, кивая на Кейлу с Айзиком. – Они тебе сродни, что ли?
– Сродни, конечно сродни, – поспешила поддакнуть Нехама. – Не знаю, что бы я делала без них, особенно теперь, когда столько еще предстоит пережить!
При этих словах она пытливо взглянула на Гинду, стараясь угадать, поняла ли она намек.
– Конечно, тебе приходится туго, – сочувственно покачала головой Гинда, так и не поняв, о чем говорит Нехама.
Видя, что гостья не раскусила, в чем дело, Нехама решила говорить начистоту.
– Сколько времени прожила с Танхумом и никак не могла дождаться этого счастья, – сказала она, для пущей ясности поглаживая себя по животу. – И надо же было этому случиться как раз теперь, когда его нет со мною. Он даже еще ничего не знает об этой новости!
Гинда долго смотрела попеременно то на Айзика, то на Нехаму, так что та не знала, куда глаза девать от смущения.
– Как хорошо, что Айзик и тетя Кейла сейчас со мною, – краснея, как мак, сказала она, вконец растерявшись.
9
Рахмиэл и Заве-Лейб совсем забыли Танхума, даже имени его не упоминали, будто он перестал существовать на свете. Но старый Бер все же горевал о своем непутевом сыне. Ему стало казаться, что он вовремя не предостерег Танхума, не удержал его, когда тот пошел по кривой дорожке.
Отец долго думал о младшем сыне, искал каких-нибудь оправданий его поступкам, не в силах примириться с мыслью, что его сын сидит в тюрьме как преступник, вместе с ворами и бандитами. Частенько бродил он теперь без цели, глубоко задумавшись, замкнувшись в себе, ни с кем не заговаривая.
