— Барон, у меня несколько дней тому назад был посланец Московии.
Лицо барона опять преобразилось: теперь он походил на хищного зверя, приготовившегося к прыжку.
— Ну, — опять это требовательное «ну».
— Ну, — повторил его и магистр, — это был купец. Он зондировал почву о заключении соглашения о взаимной поддержке друг друга.
— И ты? — быстро спросил барон.
— Сказал, что готов это обсудить с князем, особенно если...
Но барон резко перебил его:
— Не надо никаких особых условий. Ты сначала замани его в свои сети, а потом... — Штукланд рассмеялся басистым голосом.
— И как этот купец?
— Признаюсь, он меня поразил.
— Чем?
— Он вёл себя довольно свободно, отвечал очень разумно и по-княжески уверенно.
— А может!.. — удивлённо воскликнул барон.
— Нет! Сто раз нет! Купец прибыл морем. А ты знаешь, каким оно бывает в это время. Ни один разумный человек не рискнёт пускаться в плавание в такое время. Только воля князя могла заставить купчину совершить это рискованное путешествие.
Барон опять углубился в свои мысли. Крупными зубами пожевал губы, потом произнёс:
— Думаю, ты прав.
— Но это не все, — заявил магистр. — До этого был такой же посланник от тверского князя.
Барон усмехнулся:
— Этого князя приютил у себя твой главный враг.
— Между прочим, и твой, — не удержался от реплики магистр.
Веки барона поднялись, а глаза посмотрели на магистра каким-то странным взглядом. В голове магистра пронеслось: «Как он, живя в медвежьем углу, всё знает?»
Вернувшегося к себе Ивана Даниловича ждало неприятное известие: Елена сильно заболела. Он узнал об этом, поднимаясь по высокому крыльцу. Не раздеваясь, весь в грязи, бросился он к ней в опочивальню. Она лежала на спине, до подбородка накрытая одеялом. На голове — белый платок до самых глаз. Лицо бледное. Кажется, в нём не было ни кровинки.
— Алёна! — падая на колени, горячо воскликнул князь, — Алёна! — повторил он.
Веки её дрогнули, глаза открылись. Но они были устремлены куда-то вверх. Она словно не слышала голоса мужа. Или не поверила, что он здесь. Иван Данилович ещё раз нежно, ласково прошептал её имя. Она повернула голову:
— Ты?
— Я, я, Алёнушка! — быстро ответил он, поднимаясь.
Она с трудом вытащила руку из-под одеяла. Он схватил её и прижал к губам. Она была холодная, и по его коже пробежал морозец.
— Что с тобой? — заговорил он быстро, не отпуская руку.
— Вернулся? — прошептала она.
— Вернулся! — ответил князь и пояснил: — Ездил на тайную встречу к тевтонскому магистру. Боюсь, Александр готовит заговор.
Она улыбнулась, окинув мужа взглядом.
— Ты прямо с дороги?
— Да.
Она зашевелилась.
— Ты лежи, лежи! — успокаивал он её.
Но его дорожный вид чудодейственно подействовал на её состояние. «Нет, он любит меня!» — застучало её сердце. С этого мгновения здоровье Елены пошло на поправку. Видя, как на глазах розовеет лицо жены, Иван Данилович чувствовал и в себе прилив сил и с удвоенной энергией принялся разгребать накопившиеся дела. При этом впервые по-настоящему привлёк к делам старшего сына Семёна.
Заканчивалось строительство церкви Успения Богородицы. Иван Данилович с сыном немедля поехали к Дионисию, иконных дел мастер/. Наяву убедились, что у того дела не стояли на месте. От него к попу Тимофею, тоже иконописцу. И у того дело шло своим чередом. Всё упиралось в Парамшу, золотых дел мастера, который делал «иконы золотом кованы». Парамша начал было уверять, что один справится. Но Иван Данилович сел в кресло и начал допрашивать мастера:
— Сколь всего надо тебе сделать обрядов?
— Сорок два, — ответил Парамша.
— Так, — князь погладил колени, — а сделал?
— Семнадцать.
Семён внимательно наблюдал за обоими.
— А сколь дён затратил?
Парамша закатил глаза, потом ответил:
— Да поболе трёх месяцев.
— Во, видишь, — князь поднялся, — сколь осталось?
Мастер почесал затылок:
— Э... пятнадцать что ль?
— Не плутуй! — князь шутливо помахал пальцем. — Не пятнадцать, а двадцать пять.
— Да ну! — удивился Парамша, что-то прикидывая, — и вправду, двадцать пять.
— Бери подмастерьев, — приказал князь.
Парамша неохотно согласился.
— Пошли, — Иван Данилович кивнул сыну на выход.
Освободившихся от строительства Успенского храма рабочих князь направил на подготовку закладки церкви Ионна Лествичника. Обновление и расширение кремлёвских стен тоже требовало внимания. И вот он с сыном стоит на только что укреплённом очередном участке стены. С его высоты он любуется Москвой-рекой, занесённой снегом, берега которой облеплены разными речными судами. Кое-кто из рачительных хозяев уже готовил свои судёнышки к предстоящему плаванию.
— Ну как, Семён? — повернулся князь к сыну. Глаза юноши сияли.
— Мне, батя, нравится.
— Вот стену доведём, пусть кто попробует нас взять!
— Ров надо заканчивать, — заметил княжич, глядя вниз.
Его слова — бальзам на душу князю: «Значит, думает, заботится. Хозяином будет».
Наверное, он ещё долго бы любовался видом и мечтал, но его позвал Василий.
— Великий князь, прибыли послы псковские!
Иван Данилович даже вздрогнул: уж не ослышался ли он?
— Щас приду, — громко ответил князь, — веди их в хоромы!
Князь с сыном, не переодевшись, вошли в хоромы. Иван Данилович был одет в простое, подбитое мехом, корзно. На голове — татарка. Порты заправлены в катанки. Лицо румяное от морозца. Он энергичен, взор горящих глаз быстр и остёр.
— Я вас приветствую, дорогие гости! — войдя, проговорил князь, скидывая корзно и шапку на руки подскочившего отрока.
Князь уселся в кресло, Семён встал рядом.
— Мой сын Семён, — представил его князь.
Гости поклонились ему. Псковичане все солидные мужи. Важны своей степенностью. В дорогих шубах, на головах — собольи шапки.
— Упреете, — бросил им князь и обратился к отрокам: — Примите-ка их наряды. Посланцы неторопливо разделись, щурясь от солнышка, которое радостно светило в окно. Когда они уселись, князь бросил:
— Слушаю вас!
Гости посмотрели на солидного седовласого псковитянина.
— Говори, Савелий, — почти в один голос назвали его псковитяне.
Савелий Ледович, боярин, расправил пушистую бороду, поправил волосы пятерней и, прокашлявшись в кулак, проговорил:
— Великий князь! Тебе, князю великому, весь Псков кланяется от мала и до велика. Дозволь весть сказать, — боярин замолчал, встал и поклонился.
Князь кивнул:
-Говори!
— Князь Александр из Пскова поехал прочь!
Иван Данилович сделал вид, что слышит это впервые. Какое-то время он молчал, обдумывая, что делать дальше. Потом сказал:
— Всё в руках Божьих! — и перекрестился. — Тому была воля нашего повелителя. Великого хана Узбека. Раз вы прибыли сюда просить мира, то я готов его заключить по старине, по отчине и по дедине!
Многочисленные кивания посланников показали их согласие на княжеские условия.
Этот мир нужен был и Ивану Даниловичу. Он продолжал опасаться Гедимина, обдумывая разные подходы заключения союза с этим победным князем. Одна задумка была, но Иван Данилович решил пока никому ничего не говорить. Если будет получаться, обговорит это дело с Узбеком, чтобы тот не заподозрил в нём заговорщика. Проживавший в Литве Александр тоже представлял большую угрозу. Он мог побудить Гедимина в поход на Московию, обещая поддержку тверичей.
А пока сам Александр был устроен совсем не по-княжески. Услышав от Гедимина, что он отдаёт ему своё бывшее жильё, князь поначалу обрадовался. Но когда он его увидел, волосы на его голове зашевелились. Да, стены были целы. Но вот остальное оказалось наполовину отсутствующим или разбитым. Видать, многое лучшее было взято для нового замка. Окон почти не было. Крыша во многих местах снята. А где и осталась, то мало спасала от дождливой погоды. Высказывать жалобу или показать обиду князь не мог, понимая, что он находится не в том положении. Пришлось заставить своих людей навести в помещении мало-мальский порядок. Настроение усугублялось и отсутствием любимой жены. Везти её сюда после родов было нельзя. Это он отлично понимал, но и быть в долгой разлуке тоже не мог.
Выбрав удобное время, когда Гедимин уехал куда-то на запад якобы изучать немецкие укрепления, князь сорвался. Погода была прескверной. Беспрерывно валил густой, мокрый снег. После продолжительного пребывания в пути в такую погоду путники, как бы ни кутались, чувствовали, как по их телу начинали бежать холодные струйки. Поэтому многие, зная, что их ожидает в пути, откладывали дела и сидели по домам, греясь у печей.
И было странно видеть одинокого всадника, который явно куда-то торопился. На нём был крестьянский чиненый-перечиненый тулупчик, на ногах — разношенные, с истёртыми пятками сапоги. Высокий воротник поднят. На глаза надвинута мохнатая шапка. Настроение ему поднял внезапно раздавшийся звон колокола. «Значит, — подумал он, — Псков близко». Но из-за такого снегопада увидеть город издали не представлялось возможным.
