слишком постыдным, слишком болезненным. Лата уже слышала голос госпожи Рупы Меры: «Что я сделала не так в прошлой жизни? Чем я это заслужила?» И видела въяве материнские слезы ужаса оттого, что любимую дочь придется отдать безымянным «таким». Ее старость омрачится, и она уже никогда не сможет утешиться.
Лата лежала на кровати. Светало. Ее мать закончила две главы «Гиты», которые она читала вслух каждый день на рассвете. «Гита» призывала к отрешенности, безмятежной мудрости, равнодушию к плодам деяний. Но этот урок госпожа Рупа Мера никогда не усвоит, просто не сможет усвоить. Он не соответствовал ее темпераменту, сколько бы она его ни декламировала. В тот день, когда она научится быть отрешенной, безмятежной и спокойной, она перестанет быть собой.
Лата знала, что мать беспокоится о ней. Но возможно, она списала невыносимые страдания Латы в последующие несколько дней на тревогу из-за результатов экзаменов.
Если бы только Малати была здесь, говорила себе Лата.
Если бы только она не встретила его вообще. Если бы только их руки не соприкоснулись.
«Если бы только, если бы только я могла перестать вести себя как дура!» – говорила себе Лата. Малати всегда утверждала, что это мальчишки ведут себя в любви как идиоты, вздыхают в своих комнатах в общежитиях и барахтаются в «шеллиподобной» патоке из газелей.
До новой встречи с Кабиром оставалась целая неделя. Если бы она знала, как с ним связаться до этого, то еще сильнее терзалась бы от нерешительности. Она вспомнила вчерашний смех у дома господина Навроджи, и злые слезы снова навернулись на глаза. Она подошла к книжной полке Прана и взяла первый попавшийся томик П. Г. Вудхауза. Он назывался «Перелетные свиньи». Малати, несмотря на свое легкомыслие, знала, что прописать в таких случаях.
– С тобой все хорошо? – спросила Савита.
– Да, – ответила Лата. – Он толкался прошлой ночью?
– Вроде нет. Во всяком случае, я не просыпалась.
– Вот пускай бы мужчины их и вынашивали, – сказала Лата без причины. – Я пойду прогуляюсь у реки.
Лата правильно предположила, что Савита не сможет присоединиться к ней на прогулке по крутой тропе, ведущей от кампуса к песчаному берегу.
Она сменила шлепанцы на сандалии, что облегчало ходьбу. Когда она спустилась по глинистому склону, почти по грязевому обрыву, к берегу Ганги, то заметила стаю обезьян, прыгающих по паре баньянов [163], – это были два дерева, которые сплелись ветвями и корнями в одно. Маленькая, измазанная оранжевой краской статуя божества была зажата между их стволами.
Обычно обезьяны радовались ее приходу – она приносила им фрукты и орехи (когда об этом вспоминала). Сегодня она забыла, и они дали ей знать о своем недовольстве. Две самые маленькие просительно тянули ее за локоть, а один из более крупных, свирепый самец, раздраженно оскалился, но издалека.
Ей было необходимо отвлечься. Она внезапно почувствовала нежность к животному миру, который, может и ошибочно, показался ей гораздо проще, чем мир людей. Лата вернулась, хотя прошла уже половину пути вниз, снова зашла на кухню и взяла бумажный пакет, полный арахиса, а в другой положила три мусамми для обезьян. Она знала, что мусамми нравились им не так сильно, как апельсины, но летом под рукой были только эти толстокожие, зеленые, сладкие лаймы. Однако обезьяны пришли в восторг. Еще до того, как она произнесла: «А-а! А-а!» – так их когда-то призывал один старый садху [164], – обезьяны заметили бумажные пакеты. Они собирались вокруг, хватали, вымаливали, взволнованно сновали верх-вниз по деревьям, даже свешивались с ветвей и воздушных корней и протягивали руки. Один из зверей (возможно, тот, что ранее скалил зубы) спрятал немного арахиса в защечных мешочках и тут же попытался схватить еще. Лата разбросала пару горстей, но в основном кормила с рук. Она и сама съела пару орешков. Две самые маленькие обезьянки, как и прежде, ухватили и даже погладили ее локоть, требуя внимания. Когда она сжимала орешек в ладони, чтобы подразнить обезьянок, они раскрывали ладонь очень осторожно – не зубами, а пальчиками.
Лата попыталась очистить мусамми, но большие обезьяны решили иначе. Обычно ей удавалось поровну поделить фрукты, но в этот раз все три штуки утащили самые крупные особи. Один отошел чуть дальше на склон и уселся на большом корне, чтобы съесть его. Он наполовину очистил его, а затем съел изнутри. Другой, менее сообразительный, съел фрукт вместе с кожурой. Лата, смеясь, раскрутила пакет с остатками арахиса над головой, и он полетел на дерево, запутался в ветвях, затем освободился, опустился еще немного, вновь зацепился за ветку. Крупный краснозадый самец полез к нему, время от времени поворачиваясь, чтобы пригрозить одной или двум другим обезьянам, взбиравшимся на другие корни, свисавшие с основной части баньянового дерева. Он схватил пакет и поднялся выше, наслаждаясь своей единоличной собственностью. Но горловина пакета вдруг открылась, и орехи разлетелись вокруг. Увидев это, худенький детеныш перепрыгнул от волнения с одной ветки на другую, не удержался, ударился головой о ствол и упал на землю. Бедняжка запищал и убежал.
Вместо того чтобы спуститься к реке, как она планировала, Лата села на голый корень, на котором обезьяна только что ела свой мусамми, и попыталась погрузиться в книгу. Но убежать от своих мыслей не получилось. Она встала, снова поднялась тропинкой вверх по склону и направилась к библиотеке. Она просмотрела выпуски университетского журнала за последний сезон, читая с интересом то, на что раньше и не взглянула бы, – репортажи о крикете и имена под фотографиями команд. Автор репортажей, подписавшийся как «С. К.», придерживался в них этакой бойкой официальности. Он писал, к примеру, не об Ахилеше и Кабире, а о господине Миттале и господине Дуррани и их «превосходной седьмой калитке».
Оказалось, что Кабир был хорошим боулером и удовлетворительным бэтсменом [165]. И хотя как бэтсмен он звезд с неба не хватал, он спас несколько матчей, поскольку оставался невозмутимым перед лицом значительных препятствий. И он, должно быть, невероятно быстрый раннер, потому что иногда ему приходилось сделать три пробега, а однажды случилось так, что и четыре. С. К. утверждал, что:
Автору сего репортажа не доводилось видеть ничего подобного. Это правда, что поле было не просто вязким, а тормозящим из-за утреннего дождя. Нельзя отрицать, что граница средней калитки на поле наших соперников находится далеко, и даже более того. Неоспоримо, что в рядах полевых игроков случился конфуз, один из них упал, преследуя мяч. Но запомнятся не эти отвлекающие обстоятельства. А вот что брахмпурцы будут вспоминать впоследствии: пересечение двух ртутных человеческих
