с живого, и развесить ее на снастях, как парус!
— Зачем, сиятельнейший? — удивился мастер. — Я его узнал, потому что он работал у меня в литейне. Пусть трудится во славу государства османов! Отдай его мне…
— Ладно, пусть так — награжу тебя им за оказанную услугу, и денег еще дам. А этого — в трюм, к прочему скоту!
А буря тем временем усиливалась, вечерело. Королевские корабли обогнули мыс и стали на якоря ввиду гавани, дав приветственный салют. О, просто сладостной музыкой казались эти, прежде пугавшие, звуки пальбы для родосцев! Иоанниты отправили на галерах лоцманов — все тех же наших военно-морских героев, Джарвиса и Палафокса. Роджер взялся провести среди затопленных брандеров поврежденный корабль, и преуспел в этом. Второму не повезло — буря сорвала его с якорей и понесла прочь от спасительной гавани. Радость родосцев омрачилась предчувствием беды, но случилась она чуть позже.
Корабль устоял перед ударами стихии, только вот под утро его вынесло к стоянке турецкого флота, и Мизак-паша, вновь обрадованный казавшейся верной добычей, послал на "подранка" двадцать галер под командой своего флотоводца — преемника Алексиса из Тарса.
Тем временем его люди окончательно покинули холм Святого Стефана, забрав оттуда все, что можно, и предав огню все то, чего забрать было нельзя, в том числе свои оказавшиеся никчемными палисады и деревянные укрепления, а также прежде уже оскверненный храм Святого Стефана.
Флот был готов к отплытию, и Мизак втайне полагал, что захват или уничтожение такого огромного корабля христиан немного скрасит в глазах султана общий проигрыш кампании.
Тут мысли ренегата опять, в который уже раз, обратились к вчерашнему пережитому покушению. Этот безумец! Ударь он в шею, что тогда?.. Об этом не хотелось и думать. Может, все же зря он отдал негодяя пушечному мастеру?.. Ладно, об этом он еще подумает на досуге, а пока — как там идет бой?
Но и там все было наперекосяк, как выяснилось. Поначалу турки успешно заблокировали гигантский корабль веслами своих галер и кинулись на абордаж, однако свежие отряды итальянцев и испанцев бились стойко. После трехчасовой схватки, в которой пал вражеский флотоводец, они очистили свой корабль от османов и гордо удалились в родосский порт, имея гораздо меньше повреждений на своем судне, нежели они сами причинили врагам, а изувеченные галеры с более чем ополовиненными экипажами робко вернулись к визирю. Они не прибавили славы и без того бесславному предприятию.
Три дня, с 17 по 19 августа, Мизак-паша Палеолог эвакуировал свою армию с Родоса. Теперь победа иоаннитов на Родосе была окончательной! Великий магистр распорядился в ее ознаменование и ради упокоения душ всех павших на защите острова воздвигнуть две церкви — одну для католиков, во имя Богоматери Победы, другую — для греков, в память святого великомученика Пантелеймона Целителя, в день которого была одержана победа. Пусть в обоих храмах одновременно служат литургию для обоих исповеданий, а построить те церкви там, где более всего пролилось крови — у итальянского поста.
Д’Обюссон не мог ходить, но и откладывать это великое дело тоже не было возможности: рыцари принесли его на носилках, дабы он присутствовал на закладке фундаментов обоих храмов, а счастливые люди приветствовали его, как отца и спасителя Родоса! Это говорит о многом — стены и башни крепости были неимоверно оббиты, а на итальянском участке и вовсе практически сравнялись с землей, но люди строили храмы Господу в благодарность за избавление от османов!..
На радость народа и ордена великий магистр поправлялся. Начал исцеляться от полученных ран и Родос: осознание избавления от опасности подвигло людей, несмотря на тяжесть перенесенных испытаний, раны и потерю близких, вдохновенно взяться за созидательный труд. Родос оживал, причем не только героический город-крепость, но и весь остров целиком.
Предстояло возродить сельское хозяйство, отстроить дома и монастыри, укрепить орденские замки — да что там говорить! Наряду со строительством служились торжественные благодарственные мессы, издавались законы против падения нравов, народ освобождался от налогов, получал бесплатно зерно. Сам магистр вместе с Каурсэ-ном сочинял и рассылал бесстыдным христианским государям победные реляции, а как только смог немножечко ходить — дошел пешком до храма Святого Иоанна, где припал ко святому алтарю в благодарственной молитве за спасение Родоса и за то, что Всевышний, презрев маги-стровы грехи, продлил ему жизнь…
Глядя на него, Филельфус решил: "Теперь пора!" и куда-то удалился.
Вернулся чуть погодя, неся в руках покрытую каким-то тряпьем корзинку. Д’Обюссон был у себя вместе с Каурсэном. Гийом зачитывал магистру Пьеру конец подготовленного им рассказа об осаде Родоса, написанного, как всегда, в типично каурсэновском стиле — пафосно и убедительно:
— "Бог Вседержитель спас наконец Родос, Свой христианский город, и поверг турок в конфузию, показав внезапно при этом штурме Его любовь и Его сладостную милость к Своим христианам. Ибо по повелению господина магистра знамя с Иисусом Христом и другое, с Богородицей, а также иное, со святым Иоанном Крестителем, покровителем родосского ордена, были воздвигнуты на стенах в тот момент, когда бой между двумя сторонами был наиболее жарким. Вскоре после этого турки увидели посреди чистого и светлого неба сияющий золотом Крест, а также увидели светлую Деву, державшую в своих руках копье и щит, обращенные в сторону турок. И в этом видении также появился человек, одетый в бедные нищенские одежды, которого сопровождало большое число прекрасных вооруженных людей, словно он спускался помочь Родосу. Под золотым Крестом мы справедливо можем подразумевать нашего спасителя Иисуса Христа; под Девой — нашу Богородицу, благословенную Марию; а под бедно одетым человеком — святого Иоанна Крестителя, покровителя и хозяина ордена Родоса, которого сопровождали святые и ангелы Божии на помощь родосцам. Это божественное небесное зрелище и повергло турок в такое великое удивление и страх". Ну как?
— Впечатляет, конечно… — тихо промолвил магистр. — Пусть так и будет. Слышал, Филельфус?
— Что и говорить, никто не сомневался в литературном искусстве нашего вице-канцлера!
Тут секретарь заметил у ложа магистра корзинку — практически точно такую же, что принес он сам, Филельфус… Нет, ну быть того не может!
— И ты тоже принес? — спросил он Каурсэна.
— Ну да…
— Вот учудили-то! И, главное, в один день…
Итальянец подошел, заглянул в каурсэнову корзинку — там спал очаровательный остроносый щенок серожелтого окраса, с длинной мягкой шерстью, смешными треугольными мохнатыми ушами и черными "кисками" по бокам глаз.
— Хорош мальчишка? — весело спросил д’Обюссон.
— Неплох… Да вот второй… — Филельфус осторожно вытащил черный с белыми прогалинами кряхтящий комок из своей корзинки и протянул магистру. Тот привстал, преодолевая боль,
