Когда верная служанка шёпотом сообщила Харикло, что в гости к её супругу неожиданно пожаловал Стесилай, хозяйка невольно переменилась в лице. Как же она ненавидела этого женоподобного юнца!
Харикло воспитывалась в патриархальной семье, где мужеложство считалось столь же постыдным делом, как и кровосмешение. К тому же Харикло не могла забыть то время, когда развратный Стесилай безраздельно распоряжался у них в доме, доведя семью до полного безденежья. От нервного расстройства у Харикло тогда случился выкидыш. Она чуть не умерла. Аристид же не придал этому никакого значения, так он был увлечён Стесилаем. Он даже не позвал врача, это сделала старая служанка, преданная своей госпоже.
- Зачем этот негодяй пришёл к нам? - резко спросила Харикло, отложив шитье.
Дне дочери, находившиеся тут же и игравшие и куклы, разом примолкли и посмотрели на мать: облик её говорил, что она разгневана.
- Зачем ещё может приходить Стесилай, - презрительно хмыкнула служанка. - Если диктериады торгуют передом, то этот торгует задом!
- Останься с детьми, Праксифея, - властно произнесла Харикло.
Служанка подавила сочувственный вздох, посмотрев вслед своей госпоже: та решительным шагом направилась в мегарон[41].
Харикло была готова не позволить Стесилаю опять завлечь Аристида в свои сети. Она собиралась сказать мужу, что они только недавно расплатились наконец с долгами, а ненасытный и бессовестный Стесилай вгонит их семью в новые долги. Харикло намеревалась воззвать к совестливости Аристида, к его благородству и любви к дочерям. Если мужу наплевать на жену, то пусть он подумает о детях!
Однако Харикло опоздала со своими нравоучениями и упрёками. Из-за дверной занавески донеслись знакомые звуки, которые она уже имела возможность слышать несколько лет тому назад. Замерев у дверного полога, Харикло слышала тяжёлое учащённое дыхание Аристида и похотливое постанывание Стесилая. Приученная стыдиться мужской наготы, Харикло не осмелилась войти в экус. Так она и стояла, кусая губы от обиды и бессильной злости.
Вдруг с улицы долетел зычный голос глашатая, призывающий на народное собрание. Этот призыв был хорошо знаком всем афинянам.
Сердце Харикло учащённо забилось от радостной надежды: она расслышала негромкую, но в то же время эмоциональную перепалку между своим мужем и его любовником. Аристид хотел отправиться на Пникс. Стесилай же настойчиво удерживал его, то принимаясь целовать, то изображая глубокое отчаяние. Красавчик восклицал, что Аристид разбивает ему сердце и платит чёрной неблагодарностью за намерение возродить былые тёплые отношения.
- Что с тобой, Аристид? Я не узнаю тебя! - негодовал Стесилай. - Если уж ты завёл меня, так закончи дело, которое начал столь успешно. Я весь горю от страсти! Ничего не случится, если ты немного опоздаешь, а то и вовсе не придёшь на одно-единственное собрание. Таких собраний будет ещё великое множество!
- Прости, мой милый, но мне пора уходить, - твёрдо, хотя и с нескрываемым сожалением говорил Аристид. - Я не имею права пренебрегать государственными делами, ибо у меня есть принципы, от которых я не отступаю никогда. Ты же знаешь об этом. Приходи завтра. А ещё лучше останься здесь и дождись меня. Обещаю, мы прекрасно проведём время!
- Нет уж! - обиженно отвечал Стесилай. - Коль тебе дороже грязная толпа, то меня ты больше не увидишь в своём доме. Оставайся со своими принципами! У меня обожателей хватает и без тебя. Прощай!
Харикло поспешно выбежала во внутренний дворик и спряталась за колонну портика[42], чтобы Аристид и Стесилай не заметили её.
Они прошли через внутренний двор к выходу. Стесилай демонстративно шёл с гордо поднятой головой.
Аристид же - униженно выпрашивая прощения и что-то обещая взамен. Вид у него был жалкий.
Харикло стало противно от увиденного. Если она была озлоблена против Стесилая, торгующего собой, то мужа просто ненавидела. Он позволял себе так унижаться перед каким-то ничтожным метеком, не совершившим ничего достойного в жизни!
Фемистокл и его друзья оказались на Пниксе в числе первых. Это было сделано с умыслом. Находясь подле стражей-скифов, пропускавших к месту собраний только полноправных граждан, Фемистокл делал вид, что помогает коллегии секретарей подсчитывать идущих на собрание афинян. По закону народное собрание можно было открывать, если приходило не меньше половины граждан.
На самом деле Фемистокл, как обычно, блистал своей изумительной способностью запоминать людей и их имена. Встречая поднимающихся на Пникс сограждан, Фемистокл чуть ли не каждого второго, приветствуя, называл по имени. У многих сограждан Фемистокл знал родственников, родителей и детей, тут же осведомляясь об их здоровье. Причём его внимание распространялось не только на знатных афинян, но и на бедноту, которой было неизмеримо больше и которая считала Фемистокла своим заступником перед эвпатридами.
По море того как толпы граждан заполняли плоскую вершину Пникса, рассаживаясь на грубо сколоченных сиденьях и плоских камнях, ограждавших лобное место, настроение у Фемистокла всё улучшалось. Секретари уже насчитали десять тысяч афинян, имевших право голоса. А это означало, что половина граждан пришла и отмены собрания не будет.
Фемистокла также радовало, что среди пришедших афинян не было Аристида, Эпикида и ещё нескольких граждан, обладавших даром красноречия; они могли помешать осуществлению задуманного. То, что этих ораторов не было сегодня на Пниксе, не было случайностью. Фемистокл и его друзья позаботились, чтобы сложившиеся обстоятельства не позволили самым опасным недоброжелателям прийти сегодня на собрание.
Наконец секретари подали знак архонтам, что можно начинать процедуру открытия экклесии.
Фемистокл поднялся на возвышение и занял своё место на скамье архонтов рядом с коллегами. Острым взглядом он окинул вершину холма, напоминавшую людской муравейник. Но густые светлые брови вдруг сомкнулись на переносье, а на лбу залегли суровые морщины: Фемистокл узнал в одной из припозднившихся фигур Аристида.
Аристид проталкивался туда, где расположились аристократы, выделявшиеся своими яркими одеяниями на фоне неброских плащей простонародья. Самый непримиримый недруг всё-таки вырвался из объятий Стесилая! При всей своей неприязни к Аристиду Фемистокл не мог не почувствовать невольное уважение к нему за такой поступок.
Пока шло обсуждение малозначительных дел, в собрании царило спокойствие. Но это было затишье перед бурей, которая разразилась хором негодующих голосов и возмущённых криков, едва Фемистокл закончил своё выступление, предлагая согражданам отказаться от лаврийского серебра ради сильного афинского флота.
Архонтам с трудом удалось восстановить порядок. Начались прения. Ораторы выступали один за другим: кто-то поддерживал Фемистокла, кто-то нет. Явного перевеса не было ни у его сторонников, ни у противников.
Но вот слово взял Аристид.
- Граждане афинские! - начал он. - Здесь так много говорилось о доблести и счастье, что если я в своей речи не коснусь того же, то, наверное, буду неверно понят большинством присутствующих. Если вдуматься, к чему призывает нас Фемистокл? Он хочет посадить афинян на суда, отняв у них щит и копье, вручив взамен весло и корабельный руль. Безопасная морская торговля это, конечно, большое благо для Афин. Однако наше государство во все времена славилось не оборотистыми купцами, но доблестью предков, полученной в сухопутных сражениях. Говоря о славе морских побед, Фемистокл намерен унизить афинский народ до гребной скамейки. В своём намерении сокрушить эгинцев он забывает, что афиняне побеждали в прошлом и более сильных недругов, например халкидян и беотийцев. Причём побеждали конницей и гоплитами[43]. Хорошо ли, граждане афинские, отказываться от верного и устоявшегося ради смутного и определённого, подумайте сами.
Если на суше наша гоплитская фаланга[44] способна победить любого врага, то на море победа часто зависит не от доблести войска, а от ветра и волн. Я знаю, что это бесполезно доказывать Фемистоклу, который в своём упрямстве подобен глухому, поэтому я обращаюсь к вам, граждане афинские. Сегодня он желает отнять у народа причитающиеся ему деньги с целью постройки флота. А завтра, если вы, сограждане, поддержите его, этот честолюбец обложит поборами не только государство, но и всех вас под предлогом содержания этого самого флота, без которого мы до сих пор прекрасно обходились.
Речь Аристида была долгой. После его выступления произошёл перелом. Почти все ораторы, поднимавшиеся на возвышение, резко выступали против предложения Фемистокла. В основном это были люди знатные и богатые.
