он бы меня попросту высек.
Но я дала старику достаточно пива, чтобы тот не задавал вопросов. А может, он просто сделал вид, что ничего не заметил, потому что гость всё же приходился ему родней. Или подумал, что такой зять не потребует большого приданого. Поди угадай, о чем старик знал, а о чем нет. Он был упрямый, как бык, твой дед. Такого ничем не прошибешь.
- Словно столб, - говорила я.
- Словно камень в очаге, - отвечала Лия.
- Словно козьи какашки, - добавляла я.
Мать с притворной строгостью грозила мне пальцем, но потом смеялась от души - ругать Лавана было любимым занятием всех четырех его дочерей.
Я до сих пор помню, что именно Лия приготовила тогда Иакову. Ягнятину, приправленную кориандром и маринованную в кислом козьем молоке, а к ней гранатовый соус. Два вида хлеба: ячменную лепешку и дрожжевой пшеничный каравай. На сладкое она подала компот из айвы, инжир, тушенный с шелковицей, а также свежие финики. И конечно, на столе были оливки. Запивать еду гость мог на выбор: сладким вином, пивом (его имелось целых три сорта) или ячменной водой.
Иаков был так измучен дорогой, что едва заметил изысканное угощение, в приготовление которого Лия вложила всю душу. Зелфа с большим трудом сумела наконец разбудить юношу: плеснула ему на шею холодной воды, и он подскочил на месте, спросонья случайно сбив ее с ног, отчего моя тетя зашипела, как кошка. Зелфе вообще не понравился Иаков. Она видела, что его присутствие не в лучшую сторону меняет отношения между сестрами, ослабляя привязанность между нею и Лией. Ее искренне огорчало то, что он был явно привлекательнее других мужчин, которых она знала, - сквернословов-пастухов, случайных странствующих торговцев, смотревших на сестер, словно те были овцами из стада. В отличие от них, Иаков складно говорил и был красив лицом. И, когда он смотрел в глаза Лии, Зелфа понимала, что их жизнь уже никогда не будет прежней.
У нее было тяжело на сердце, она сердилась и чувствовала себя беспомощной перед лицом грядущих перемен.
Когда Иаков наконец очнулся от сна, он сел возле шатра Лавана и поел. Лия запомнила каждый кусок, который юноша в тот день проглотил.
- Он обмакивал ягнятину в соус снова и снова, три раза брал хлеб. Я заметила, что ему нравятся сласти, что он предпочитает медовый напиток горькому, который Лаван поглощал не задумываясь. И поняла, что сумею ублажить вкус Иакова. А значит, найду способ ублажать его не только едой.
В этой части рассказа остальные мои матери хохотали и хлопали себя по бедрам, потому что, несмотря на деловитость, Лия была самой похотливой из сестер.
- А затем, после всех моих трудов, после обильного праздничного угощения, как ты думаешь, что случилось? - спрашивала Лия, как будто я не помнила ответ так же хорошо, как маленький полукруглый шрам у основания ее большого пальца на правой руке. А мать продолжала: - Иаков заболел, вот что случилось. Он изверг каждый съеденный кусочек. Его рвало, пока он не ослабел и не застонал. Он взывал к богам, называл имена Эля, Иштар и Мардука, а также имя своей благословенной матери, умоляя спасти его от мучений и позволить умереть. Зелфа заглядывала в шатер и сообщала мне, что с ним творится. Думаю, она все безобразно преувеличивала: он белый, как луна; лает, как собака; изрыгает змей и лягушек… Я была в ужасе. А вдруг Иаков умрет после моей стряпни? Или, что не многим лучше, поправится и обвинит меня в своих бедствиях? Однако все остальные чувствовали себя хорошо, так что я знала: дело не в еде. Но я была глупой девчонкой и вообразила себе, что теперь мое прикосновение станет ему ненавистно. Я боялась, что совершила ошибку с тем подношением хлеба - вдруг это оказалось не жертвоприношение, а колдовство? Я молилась и возливала вино во имя Целительницы Анат. Я сделала это на третью ночь его страданий, и к утру Иаков выздоровел. - Тут Лия качала головой и вздыхала. - Не слишком подходящее начало для любовных отношений, не правда ли?
Иаков быстро набирался сил, и через несколько недель казалось, что он всегда жил здесь. Ему поручили пасти отощавшие стада, потому что Рахиль больше не могла бегать в поле за животными, а сыновей для этой работы у Лавана не было.
А надо вам сказать, что к приходу отца семья деда уже лишилась своих богатств, а стада наши и вовсе находились в плачевном состоянии. Сам Лаван обвинял в этом злую судьбу: дескать, все его сыновья умерли в младенчестве и в живых остались одни только дочери. Ему не приходило в голову задуматься о собственном безделье - он всё ждал рождения мальчика, который вернет ему доходы и вновь сделает хозяйство процветающим. Он обращался за помощью к жрецам, и те говорили, что следует принести в жертву лучшего барана или быка, дабы боги смилостивились и благословили его сыном. Он возлежал с женами и наложницами на полях, как советовали повитухи, чтобы усилить плодородие, но получал лишь ссадины на спине и коленях. К моменту появления в нашем лагере Иакова Лаван полностью утратил надежду обрести сына, равно как и надежду на улучшение жизни.
Он ничего не ждал от Ады, которая уже миновала детородный возраст и постоянно хворала. Две другие его женщины умерли, а третья сбежала, и Лаван не мог позволить себе покупку молодой рабыни, хотя это и обошлось бы дешевле новой невесты. Так что он спал в одиночестве или бродил по ночам между холмами, словно подросток, мучимый бесплодным желанием. Рахиль рассказывала, что неутоленная похоть Лавана стала предметом насмешек среди пастухов. «Овцы бегают, как газели, когда Лаван выходит к холмам», - говаривали они.
У дочерей была добрая сотня причин презирать отца, и я все их знала наперечет. Зелфа уверяла, что однажды, когда ей поручили отнести Лавану обед - прошло лишь несколько месяцев после ее первой крови, - он схватил дочь за грудь и больно ущипнул за сосок.
Лия тоже говорила, что Лаван совал руки ей под одежду, но она пожаловалась Аде и моя бабушка до крови поколотила мужа пестиком. Она сломала рога его любимому домашнему божеству и пригрозила проклясть Лавана так, что тот навеки утратит мужскую силу, после чего он дал слово никогда и пальцем не прикасаться к дочерям, а также постарался одарить всех: купил Аде золотые браслеты и украшения
