возвратилась в Прагу, вышла замуж за какого-то архитектора и родила дочь. Но при этом ни она, ни сама Оттла ни разу не нашли в себе сил воскресить в памяти того, кого больше не было на этом свете.
«Это был человек и творец, одаренный столь восприимчивым сознанием, что слышал там, где остальные, оглохнув, чувствовали себя в безопасности, оказавшейся фикцией», – написала Милена на смерть Франца.
Когда она листает номер «Пржитомности» от 8 марта, ей на глаза попадается материал за подписью Милены Есенской. Статья называется «Хороший совет».
После Мюнхена у нас произошло много перемен. Но теперь, по прошествии времени, это утверждение несколько набило мне оскомину.
Я с нетерпением жду того дня, когда газетным статьям больше не надо будет опираться на нашу неотвратимую реальность, когда все поймут одну простую вещь: случившегося мы не хотели, но оно все же случилось, и делать с этим теперь нечего… Вполне возможно, наступит время, когда не только мы, испытавшие Мюнхен на собственной шкуре, но и все, кто наблюдает за нами из-за рубежа, поймут, что нас постигло подлинное потрясение. От бывшей Чехословакии оторвали треть территории, и сотни тысяч наших сограждан оказались по ту сторону границы… Тем не менее у меня складывается впечатление, что мир не утратил интереса к нашей маленькой стране, на долю которой в последний месяц выпало столько несчастий…
Дочитать до конца у нее нет сил. Материал вышел на прошлой неделе, но ей кажется, что в незапамятные времена. Оттле в голову приходит мысль, что их «маленькой страны» больше не существует. Звонит телефон, она подходит к нему и снимает трубку.
На противоположном конце провода ее сестра Валли. Последние новости повергли ее в ужас. Она спрашивает, что им теперь делать.
– Куда нам теперь, а, Оттла? Ты ведь всегда все тщательно взвешиваешь, неужели этот вопрос не продумала? У тебя хоть какие-то мысли насчет этого есть? Угроза евреям со стороны нацистов, она существует в действительности или это лишь обычная пропаганда?
– Только без паники, – отвечает она совершенно спокойным голосом, удивляясь самой себе. – Мы не австрийские евреи. И не германские.
– Но все-таки евреи! – взрывается Валли. – И Гитлер своими врагами считает не кого-то, а именно евреев, и именно с ними жаждет покончить!
– Слова одно, дела – совсем другое.
– Ты так думаешь?
– Да, я так думаю.
От этой лжи ей становится немного легче.
– Тогда объясни мне, с какой стати Гитлеру, ополчившемуся сначала на германских, а потом и австрийских евреев, не трогать пражских?
– Не знаю, – отвечает она.
– Как не знаешь? Оттла, буквально минуту назад ты знала, а теперь уже нет? Ты уж как-нибудь реши, либо так, либо сяк! Иначе как, по-твоему, я могу успокоиться? Но если не успокоюсь, то сойду с ума! Обычно у тебя есть ответ на любой вопрос, но теперь ты заявляешь, что ничего не знаешь! Как ты вообще можешь этого не знать? У тебя в любом случае есть по этому вопросу какое-то мнение. Вспомни, о чем бы ни шла речь, в твоей в голове на сей счет всегда есть те или иные мысли! Ну конечно, для тебя, Оттла, все не так страшно, муж у тебя не еврей, дети только наполовину. В отношении полукровок антисемитские законы не столь суровы. Таких детей презрительно называют мишлингами. Ты, наверно, думаешь, что его придумали специально для твоих. Они ведь евреи только наполовину. Однако мы, и мой муж, и дети, и я сама, евреи на сто процентов, в наших жилах не течет кровь, которую можно спасти. Что с нами будет, Оттла? Ты можешь мне это сказать? Говоришь, что не знаешь, хотя знаешь наверняка, ведь тебе не хуже меня известно, что случилось во Франкфурте с Грумбергами. Эльзе Грумберг сообщили, что Артур, оказавшись в лагере, вскоре покончил с собой. Зачем ему было это делать, он же служил живым воплощением радости бытия! Ты все это знаешь, но мне говоришь, что нет! Это притом что среди нас всех всегда была самой храброй и сильной. Немцы вот-вот войдут в Прагу, а ты мне ничего не говоришь!
– Валли, я получила весточку от Макса Брода.
– Что ж ты сразу не сказала, а? Нет, в конечном счете ты и правда сведешь меня с ума! Ему удалось сесть в поезд?
– Вчера вечером, в последний, отправившийся с вокзала Вильсона в Краков. Он думает добираться до Тель-Авива через Констанцу. Получил одну из тысячи виз, выданных британцами в Святую землю. Представляешь, только одну тысячу, в то время как соискателей, говорят, было несколько десятков тысяч! Англичане спасают нас крошечными порциями. Макс звонил из деревни недалеко от границы. Ему удалось пройти ее, пока немцы не закрыли.
– Тем лучше, тем лучше, хоть одна хорошая новость! Макс из этой передряги выбрался! Вот видишь, когда хочешь, ты всегда можешь сказать что-нибудь хорошее!.. Оттла, как думаешь, нам тоже следует поступить как Макс? Нам тоже лучше уехать?
– Откуда сегодня кому знать, что нам надо будет делать? Да и потом, будет ли вообще возможность отсюда уехать? Кому мы нужны? Англия закрыла перед нами двери не только своей страны, но и Палестины.
– Ты забываешь о Франции, лично я хочу туда! А то и еще дальше, нам надо в Америку!
– Но Америка почти не выдает виз.
– Ты только и знаешь, что каркать о катастрофе… Что же с нами будет, Оттла? Куда, по-твоему, нам ехать, если ехать, собственно, и некуда?
– Не знаю, Валли.
– Опять ты за свое, Оттла! «Не знаю, не знаю»! Все так же сводишь меня с ума! Я перезвоню тебе чуть позже. Лучше послушаю, что скажет мой муж. Он говорит, что в Прагу немцы не войдут, это невозможно. Что повернут обратно. Считает, что мир не может отдать нас им на растерзание… Оттла, почему ты больше ничего не говоришь? Не оставляй меня в неведении, в отличие от тебя я существо хрупкое и без понимания ситуации просто не могу!
Она вот уже несколько месяцев размышляет о том, как уберечь дочерей. Ее план предельно прост – развестись с мужем, который у нее не еврей, а девочек оставить ему. Она считает, что если бросит их, то они, будучи полукровками, смогут избежать уготованной евреям судьбы. Оттла бросит своих девочек и тем самым их спасет. И без конца убеждает себя, что, если полностью исключить из семьи еврейскую кровь, то есть ее саму, СС потеряет к ее близким всякий интерес и они смогут спастись. А
