скалы.
Внизу, на главной улице Порт-Ирина элегантной вереницей выстроились небольшие домишки, благодаря которым окрестности приняли облик очаровательной недвижности.
При гаснущем свете дня холмы укутывал туман. Сквозь него пробивался горизонт, в небе проносилась крачка, затем появлялись какие-то другие крупные белые птицы, камнем падали в морскую зыбь и вновь взлетали к свету, будто их кто-то с большим трудом смог оторвать от пенных бурунов.
В такие минуты перед ее мысленным взором вновь проплывал пароход, на борту которого она сюда и прибыла. Неистовые волны и каюты третьего класса этой старой посудины, в которые они с дочерью набились вместе с сотнями других еврейских беженцев под строгим присмотром солдат Британской короны. И тогда Дора задавала себе вопрос о том, неужели все предыдущие жизни были прожиты ею только для того, чтобы закончить свои дни на этом клочке земли, затерянном в Ирландском море и обнесенном колючей проволокой.
Она в который раз мысленно проделывала свой путь из Москвы, утешая себя мыслью, что ей еще повезло, причем повезло невероятно, благодаря сказочной череде капризов судьбы. И говорила себе: такая удача, как мне, выпала не всем. Ей вспомнился Бендзин, первые дни войны, вторжение германских войск. Она слышала вещи, казавшиеся совершенно невозможными. Говорила себе, что на такие чудовищные злодейства не способны даже немцы, хотя прекрасно знала, какие они творили преступления, видя их в деле в Берлине. Но что они могут творить столь бесчеловечное зло, даже подумать не могла. Даже сегодня, два месяца спустя, когда сообщения обо всех этих немыслимых ужасах параллельно подтвердили сразу несколько источников, она никак не могла заставить себя поверить, что такое вообще возможно. Не могла поверить, что всю ее семью сожгли живьем. Не могла поверить, что через несколько дней после вступления в Бендзин, в ночь с 8 на 9 сентября 1939 года немцы согнали двести евреев в главную городскую синагогу. Там были ее братья и сестры, дети, которых отцу родила его вторая жена, – кроме нее, в этой синагоге собралась вся семья Диамант, вместе с многими-многими другими. Потом здание подожгли, и в этом огне нашли свою погибель ее близкие, от которых остались одни только угольки.
Единственным утешением служил тот факт, что отец умер за год до прихода немцев. Он не сгорел в синагоге, куда водил молиться детей. Вот чем она утешалась после того, как в ночь с 8 на 9 сентября 1939 года, в самые первые дни войны, немцы обратили в Бендзине в пепел всю ее семью.
Даже на этом унылом клочке земли, затерянном в Ирландском море, ей было грех жаловаться. Она сумела уехать из СССР, не дожидаясь, когда ее арестует НКВД. Вместе с дочерью бежала из Советского Союза, как когда-то из Берлина. Неужели жизнь представляет собой одно сплошное бегство?
После Севастополя она проехала весь Крым, Румынию, Сербию, Хорватию и Италию, пересаживаясь с одного поезда на другой, глядя в окно на бесконечно меняющийся пейзаж. Конечной целью для нее была Швейцария. Эта страна представляла собой гавань мира. В Швейцарии они будут в безопасности. Мать и дочь, Марианна и она. Там их бегство закончится и начнется новая жизнь – может, на Женевском озере, может, в Альпах, но они с дочерью наконец смогут сделать глоток чистого воздуха. Однако Швейцария их отвергла, и мать, и дочь. Там и без них еврейских беженцев хватало. И посоветовала ехать во Францию. Они согласились. Это государство подлинной свободы каждому давало приют. Но ее никак не отпускало ощущение, что оставаться там им не стоит. Потому что на рейх за работой уже насмотрелась и подозревала, что он раздавит и Францию. В итоге Дора повиновалась инстинкту и бросилась в Дюнкерк, планируя переправиться в Англию, усматривая в этой стране остров счастья и конечный пункт их блужданий по Европе.
Попасть из Дюнкерка в Англию она пыталась пять раз, но постоянно нарывалась на отказ. Англичане объясняли, что больше не могут принимать у себя евреев. Чрезмерное великодушие могло привести к росту популярности пронацистской партии Мосли. Так что Англия отталкивала евреев с тем, чтобы в двери ее власти не постучались профашистские силы. Тогда Дора пересекла очередную границу и оказалась в Голландии. В Амстердаме жила сестра Лутца, ее золовка. На какое-то время они остановились у нее, чтобы отдохнуть и перевести дух.
Она по-прежнему пребывала в убеждении, что из Амстердама и континента нужно бежать точно так же, как из Франции. Чувствовала, что и та, и Голландия станут для рейха легкой добычей. И боялась, что ее вместе с дочерью сожгут в главной синагоге Амстердама, как братьев и сестер в Бендзине.
А 16 марта 1939 года, через пару дней после вторжения в Прагу – в те дни ей не раз вспоминалась Оттла, – к ее огромной радости, британские иммиграционные власти после пяти бесплодных попыток разрешили им въезд на свою территорию! Она добилась успеха. Переупрямила англичан в их упрямой решимости не пускать ее к себе. А заодно оставила рейх с носом. Теперь ему ее не достать, Гитлера от нее отделял Ла-Манш, который немцам ни в жизнь не пересечь. Отныне наконец можно выдохнуть.
3 сентября с глубоким облегчением в душе Дора услышала из уст короля, что свободный мир объявил Германии войну. Все, Гитлер пропал, Франция с Англией дадут ему бой.
Но по прошествии некоторого времени после монаршей речи ее вызвали в комиссариат и сообщили, что для семидесяти пяти тысяч беженцев из Германии и Австрии, в подавляющем большинстве евреев, введен новый статус. А потом поставили в паспорт печать «враждебный иностранец».
Всех враждебных иностранцев разбили на три категории. Ее отнесли ко Второй – «нежелательные иностранцы», не столь опасные, как представители Первой, но несущие большую угрозу по сравнению с Третьей и поэтому подлежащие постоянному наблюдению.
15 мая 1940 года палата лордов ужесточила закон еще больше. В итоге «враждебных иностранцев» Первой и Второй категорий было решено отправить на остров в Ирландском море.
30 мая их с дочерью и тремя тысячами других женщин с детьми, в большинстве случаев немецких евреек, силой заставили подняться на борт парома, который вышел в разбушевавшееся море и взял курс на остров Мэн. Незадолго до этого в его южной части оборудовали женский лагерь. В три других – Хатчинсон, Ончан и Певериль, расположенных немного севернее, – отправили мужчин из Второй и Первой, более опасной категории.
Выйти за пределы лагеря Рашен беженцам не давали ряды колючей проволоки. А сколько барьеров воздвигли для того, чтобы заключенные мужского пола из
