Меня тревожит, что, взяв на руки младенца, она испытает как физическую, так и непереносимую душевную боль.
– Я понимаю.
Через мгновение Мэйлин продолжает:
– Я думала, что ты, когда присоединишься ко мне в Пекине, наконец увидишь во мне достойного человека, но теперь понимаю, что этого никогда не случится. – Она делает паузу. – Ты была жемчужиной в ладони своей семьи. А я всего лишь камешек, который обтесали и отшлифовали, чтобы придать ему внешний лоск, а внутри у меня просто грязь.
– Мэйлин…
– Нет, послушай. Ты прожила жизнь в чистоте и была вознаграждена за это детьми. Я же дотрагивалась до мертвых тел. Я так загрязнена, что ни один младенец не сможет достойно вырасти в моем детском дворце или найти убежище в моих объятиях! А может, моя печальная судьба – наказание за грехи, совершенные в прошлой жизни. В любом случае разве ты – добрая мать – позволишь мне прикоснуться к твоему сыну? Конечно нет.
– Ничего ты не загрязнена. Это моя вина. Я что‑то упустила…
Она перебивает меня:
– Ты когда‑нибудь жалела, что твоя бабушка и моя мама свели нас вместе?
Я беру ее за руку – за ту самую, которая хватала меня, когда Мэйлин умоляла дать ей умереть.
– Никогда. А теперь постарайся заснуть. Ты должна окрепнуть настолько, насколько сможешь. Через три дня мы покинем это место. Мы отправимся домой.
Она плачет и дрожит.
– Что, если Кайлу не примет меня обратно?
Я приглаживаю волосы у нее на лбу, а затем кладу туда ладонь. Мэйлин все еще горяча от жара, с которым мне предстоит побороться.
– Не сомневайся ни на минуту, он будет рад видеть тебя дома.
– Я…
– Я могу только позавидовать вашей крепкой семье. Он любит тебя сердцем, а не из чувства долга.
Мэйлин судорожно всхлипывает, как ребенок, который слишком долго плакал, но слез нет.
В нашу последнюю ночь в Пекине повитуха Цюань приходит проведать Мэйлин и говорит, что та может перейти на обычную прокладку, которую мы используем для лунных вод. Я кормлю Мэйлин с ложечки супом из маринованных побегов бамбука, куриной кожи и фиников, зная, что эти продукты дадут нужное тепло и окажут лечебное воздействие. Маковка тихонько собирает последние вещи. Она выглядит подавленной, а мне‑то казалось, что ей не терпится вернуться домой! В последнее время я была слишком занята ранами Мэйлин и рождением Ляня, чтобы уделять достаточно внимания служанке. Я обещаю себе, что проведу с ней немного времени во время путешествия и спрошу, как она себя чувствует.
Утром Линь Та сопровождает наши паланкины и повозки, запряженные ослами, к причалу, где все эти месяцы нас ждала лодка с гребцами и охраной. Маковка несет моего сына. Вот мы на месте. Охранники помогают госпоже Чжао и Мэйлин подняться на борт. Женщина-рулевая сопровождает нас в каюту, которую нам предстоит снова делить. Увидев знакомые лица, я испытываю тихую радость. Мы возвращаемся домой.
Я стою рядом с евнухом и наблюдаю, как грузят императорские дары – единолично полученные мной награды, плата за долгое отсутствие вне дома: десять мешков риса и много цзиней угля; отрезы ткани (кстати, доставлены из нашей провинции); мебель, фонари, бамбуковые ширмы, бронзовые мангалы и церемониальные сосуды; керамика на все случаи жизни; столовые приборы из нефрита и слоновой кости; кисти, тушь, рисовая бумага и книги; шляпы от дождя и зонтики из промасленной бумаги; золото и серебро в виде слитков и украшений, а также различные деликатесы. Тут и чай из самых дальних уголков империи, грибы линчжи для продления жизни, огненная рисовая водка маотай, которую мужчины пьют на своих посиделках и во время своих праздников. Судя по всему, с посланником отправлен в Благоуханную усладу императорский указ о выделении семье Ян дополнительных угодий.
Линь Та криво усмехается:
– Вы возвращаетесь домой с роскошными подарками, а Молодой повитухе повезло, что она еще дышит.
– Это неправильно и несправедливо.
Линь Та оглядывается, чтобы убедиться, что вокруг нет чужих ушей, и шепчет:
– На вашем месте я бы использовал время в пути, чтобы провести ревизию даров. Полагаю, их лучше перераспределить и разложить в более удобные емкости.
– Вы уловили мое желание и сформулировали все точно и деликатно, – говорю я, поскольку собиралась по прибытии в Уси передать Мэйлин немалую часть даров.
Линь Та снова повышает голос.
– На борту есть живая птица, пшеничная лапша, тофу и грецкие орехи. Вы сможете приготовить еду из этих ингредиентов, что позволит вам делать меньше остановок по пути домой.
– Я благодарю вас за доброту, – говорю я. – И надеюсь когда‑нибудь достойно отплатить вам за ваше гостеприимство и щедрость.
Он явно тронут, но отмахивается.
– Ой, да что вы. Не нужно.
Я поднимаюсь на лодку, но остаюсь на палубе, пока причал не исчезает за поворотом, а потом принимаюсь беседовать с женщиной-рулевым. Мне совершенно не хочется идти в каюту к Мэйлин и остальным. Женщина вскидывает руки и шевелит пальцами.
– Я полностью выздоровела! – восклицает она.
– Да, вижу.
– У меня теперь столько энергии, что гребцы меня боятся! – признается она.
Я не ожидала такого эффекта, но, похоже, ее это не волнует.
– И пусть трепещут перед женщиной с возрожденным духом. Пусть называют меня вздорной. В любом случае я тут главная и плачу им.
Она наливает в чашечку чай из фаянсового кувшина, протягивает ее мне со словами:
– Вот. Посидите немного.
Мы погружаемся в тишину, а мимо проносятся окраины столицы. Я слышу плач сына и чувствую, как у меня приходит молоко. Я уже собираюсь отправиться в каюту, когда мимо нас на север проплывает другая лодка. На палубе стоит евнух в парадном одеянии, вооруженный луком и стрелами. Он прицеливается в человека, нагруженного исполинской корзиной с капустой, который идет по тропинке в сторону города, и выпускает стрелу. Торговец падает на землю. До меня доносится громкий смех евнуха. Торговец медленно поднимается, похлопывая себя по телу, чтобы убедиться, что не ранен, а затем начинает собирать разбросанную капусту. Евнух снова натягивает лук и целится в другого прохожего. На этот раз стрела пролетает мимо намеченной жертвы и исчезает среди комьев земли на поле. Евнух достает из колчана третью стрелу… Император Хунчжи, возможно, надеется сделать империю праведной, но никогда не добьется успеха, если придворные будут стрелять в простых людей ради забавы.
Ветер дует в корму лодки, но в некоторые дни кажется, что нас гонит река слез Мэйлин. Большинство дней мы проводим внутри, задернув шторы и довольствуясь мерцающим светом масляной лампы. Каждое утро Мэйлин собирает волосы в непритязательный пучок без каких‑либо украшений, надевает одно из простых платьев, которые привезла с собой из Уси. Это еще больше подчеркивает ее худобу. Я все время думаю о том, какой увидела подругу сразу по приезде в столицу. Как она была счастлива… Но счастье преходяще. Инь и ян никогда не прекращают борьбу: иногда всё поглощает тьма инь, а иногда яркость ян слепит глаза, стремясь вернуть мироздание в равновесие.
– Я виню себя в том, что у Мэйлин случился выкидыш, – однажды вечером, покормив Ляня, признаюсь я госпоже Чжао, когда мы сидим вместе на палубе. – Я должна была заметить грозные симптомы.
– Вряд ли она винит тебя, – говорит госпожа Чжао.
– А я думаю, что винит.
– Тогда тебе стоит поговорить с ней.
– Не похоже, что она этого хочет.
– Уверена? Ты пробовала?
Я не пробовала, поскольку приняла молчание Мэйлин за осуждение.
– Как она может простить меня, если я сама себя не могу?! – спрашиваю я госпожу Чжао, качая Ляня. – Что бы она ни испытывала ко мне, теперь, когда у меня есть сын, все стало еще хуже. Каждый его крик – как удар меча…
Я умолкаю, опасаясь озвучить свой самый глубокий страх, потом набираюсь мужества.
– Я не знаю, можно ли найти путь к доверию и вернуть ту любовь, которая соединяла нас с Мэйлин в детстве.
