Аюке знал, что о нем говорят люди: «Следуя за русским царем по горам и долам, выучился хан многому дурному. Жажду утоляет буйной шипучей водой, которую делает какой-то чудной западный народ. Напившись же этим зельем, становится странным, будто его околдовали...» Может, после шампанского он и бывает как в тумане, но он не разучился еще понимать намеки, особенно столь грубые и явные. Белый шов на черный ткани, а не намеки...
Поразмыслив над словами Досана и контайджи, Аюке почувствовал себя так, словно его с головы до ног окатили ледяной водой. Быстро выветрилась из его головы глупая мечта: «Буду самым знаменитым, самым счастливым правителем между Едилем и Алтаем, ибо буду одновременно другом белого царя и джунгарского контайджи!» Понял наконец, почему так тянулся к нему Сыбан Раптан, почему так обхаживал его не один год... «Небось уже видит, злодей, как сгоняет с наших пастбищ моих породистых верблюдиц и ахалтекинских аргамаков и пускает в сочные, душистые травы своих низкопородных верблюдов и приземистых, как ослы, коней! Он ведь уничтожил всех своих братьев, чтобы забрать в железный свой кулак повод всех джунгар!..»
Аюке осенило: мечтая стать самым прославленным под луной, он на старости лет чуть не стал самым жалким! ...Когда-то Аюке-хан надменно заявил Абулхаиру, чтобы тот стал его подданным — и это в ответ на предложение жить мирно, по-соседски! «Посмотрим, - злорадствовал Абулхаир, — как теперь понравится ему наглость контай-джи! Небось начнет теперь метаться, как волк в капкане. Начнет рассылать послов во все стороны! Одного уже погнал в Астрахань, недалек день, когда и к нам явится
его посол».
Когда Абулхаиру донесли, что к нему от Аюке выехал посол, он с двадцатитысячным войском из казахов и каракалпаков стал лагерем на северном берегу реки Темир.
Калмыцкий посол похолодел, завидев усыпавшее темно-серую возвышенность войско. Когда же он предстал перед суровым и гордым ханом в окружении угрюмых, мрачных батыров, он чуть не лишился дара речи.
Он старался как можно мягче и тоньше передать Абулхаиру послание своего повелителя, но брови Абулхаира сходились на переносице все больше и больше, лицо стало совсем грозным. Ловкий, немало повидавший на своем веку посол шарил вокруг глазами в надежде, что кто-нибудь да кивнет, одобрит хоть одно его слово... Однако тщетно: казахи были точно каменные.
Когда посол кончил говорить, Абулхаир взглянул на окружавших его людей. Как по команде они повернулись к хану. На этот раз Есет опередил Букенбая: у него всегда язык чесался, когда разговор касался джунгар:
— Аюке, стало быть, предлагает нам жить в мире.
Ему тоже, оказывается, мир понадобился!
— Да! - угодливо поддакнул посол.
— Тогда почему же он не шлет посла к джунгарам, а шлет — к нам? Пусть попробует склонить контайджи к миру! Разве мы идем на вас войной?
— Кому же понять нас, как не вам? Ведь мы с давних пор соседи, наш скот, можно сказать, спит в одной кошаре. Контайджи ведь на краю земли... — залепетал было посол, но Абулхаир поднял руку:
— Хватит! Кто такой Аюке, чтобы его слушался контайджи? Если позволить контайджи, он завтра же отсечет секирой голову вашему хану и швырнет ее в Едиль. Он бы так и поступил, не будь голова Аюке под мышкой у белого царя. Не получится у нас с Аюке разговора о мире! Если мы и будем говорить о перемирии, то лишь с самим контайджи. И время для такого разговора придет. Казахов нынче не джунгары победили, а джут и засуха одолели. Не будет, наверное, аллах всегда суров к казахам, смилостивится. Настанет час, и казахи соберутся с силами да тряхнут былой мощью. Аюке же мы намерены сказать следующее: если он хочет, чтобы осталась целой его стервятничья голова, чтобы не тронули ее казахские мечи, пусть освободит берега Яика и Жема. Его прадед Хо-Урлик не привез с Тарбагатая, навьючив на верблюжонка, Едиль и Яик... И за воду есть спрос! И тот, кто имеет право на спрос, - явился! Так и передай своему хану: явился!
Посол улыбнулся то ли жалостливо, то ли насмешливо:
— Совершить насилие над Аюке можно, но ведь за ним стоит белый царь...
Абулхаир рассердился:
— Царь, понимающий по-калмыцки, поймет и по-казахски! Ну а если не захочет — поговорим на языке мечей! — отрезал Абулхаир.
Разговор был окончен. Вслед за ханом поднялись его люди. Послу не оставалось ничего другого, как последовать их примеру.
На обратном пути в аул Аюке-хана посол будоражил калмыцкие улусы тревожной вестью: «Быть беде! Враги готовятся на нас напасть!»
Опять первым учуял опасность тайши Досан. Он погнал к Аюке всадника с известием: «Доржи, сын Назара, собрал пятитысячное войско и заявил, что будет защищать только свой улус, а до других ему, говорит, дела нет! Пришлите мне ради всевышнего войско!»
Казахи следили за каждым движением Аюке.
Джигиты между тем совершили удачный набег на улус тайши Лекбая... В Темирской степи в стычках с калмыками особенно неистовствовал батыр Есет. Не раз крушили врагов в этих же местах его предки Карадун, Жубаныш, Суюнши, Бегис, Кугис и Тама. Здесь его предок Суюнши один одолел огромное войско и тем вошел в историю и стал легендарным.
Есет и сам когда-то прославился как батыр в этой самой Темирской степи. О том, как это произошло, любили слушать и вспоминать не только другие казахи, но и сам Есет.
В юности он был нескладехой... Однажды на аул напали враги. Есету было тогда семнадцать лет. Он спал в юрте, подстелив под себя толстые одеяла и укрывшись теплыми одеялами. Враги подумали на Есета, что это лежит какой-то дряхлый старец или старуха, и не тронули его. Всех мужчин они заковали в кандалы, девушек и молодух связали по рукам-ногам и увезли.
Есет проснулся за полдень, открыл глаза и увидел жену старшего брата, обливающуюся горючими слезами. «И мать еще радовалась, когда родила тебя на свет! — запричитала золовка. — Не зря ее тянуло, когда носила тебя под сердцем, на змеиное мясо... Враги аул разграбили, а ты все дрыхнешь!»
Есет выскочил из юрты, но не обнаружил поблизости ни одного коня. «И коней враг угнал, и людей! Ни одной лошади не оставил, кроме хромой кобылы!» — выла женщина. Есет оседлал хромую кобылу и помчался вслед за врагами. Разогревшаяся в беге кобыла полетела как птица|. Есет настиг врагов на закате. Их было много, но они почему-то оставили свою добычу и бросились врассыпную. Юноша удивился, не мог сообразить почему...
Есет имел привычку ложиться спать голым — подштанники из суровой, жесткой ткани мешали ему. В суматохе Есет так и вскочил на коня в чем мать родила. Позже он ругал жену брата: «То-то эта бесстыжая опускала глаза, не смотрела на меня, словно со свекром разговаривала!» Корил ее, что не намекнула ему о неприглядном его виде... Друзья утешали Есета: «Не будь ты голым, не прискачи ты нагишом на белой кобыле, враги не приняли бы тебя за шайтана».
Воротясь домой с пустыми руками, калмыки рассказывали ужасы: «Ехали мы, груженные несметной добычей из богатого аула. Вдруг окружили нас огромные черные люди, а может, дьяволы — и все на белых конях!»
Люди шутили: «Да, наш Есет обладает волшебной силой. Он мерещится врагам за тысячу».
При имени Есета — что правда, то правда — калмыки с берегов Яика и Жема дрожали от страха. Не зря существует народная мудрость: «Никогда не победишь пса, который искусал тебя, будучи щенком!»
...В одной из стычек на просторах Темирской степи на правом фланге дрался Есет, а на левом — его брат Карабас — батыр и силач. Правое крыло поредело быстро, на левом врагов оставалось густо, что шерсти в клубке. Есет все успевал — и яростно крушить врагов, и упрекать старшего брата:
— Что ты, Карабас, возишься, как баба? Что с тобой? Уж не тьма ли застила твои глаза?
Сверстники Карабаса потом подтрунивали над ним: «Что ты, как баба, возишься? Уж не тьма ли застила твои глаза?» Плечистый, тяжелый и добродушный Карабас не сердился, не обращал на шутки внимания. Звонко откупоривал табакерку, шумно втягивал в нос насыбай, гулко чихал и посмеивался: «Да ну его, крикуна!»
Победа в Темирской степи приободрила казахов. Успокоился и Абулхаир. Но калмыцким улусам покоя не давал.
Каракалпаки тоже не сидели молча, оглушали яицких казаков криками: «Пропустите нас в родные наши пределы! Мы хотим перебраться на гору Кап!..» Не только на нервах играли своими воплями, но топтали русские бахчи, увозили с собой иной раз какого-нибудь рыбака-одиночку или охотника.
«Сейчас белый царь, возможно, и не обратит внимания на казахов, гонимых джунгарами, — надеялся Абулхаир, — не станет серьезно со мной разговаривать, сколько бы послов я к нему ни слал. Единственный способ привлечь к себе внимание российских правителей — это не давать калмыкам покоя, а ушам яицких казаков — тишины. И тогда — не к аллаху же обращаться калмыкам и казакам за помощью — помчатся они к белому самодержцу. Один раз он промолчит, другой раз смолчит, а потом не выдержит... Прикатит в один прекрасный день от него бородатый посол: «Здрасьте!..» Здрасьте так здрасьте! Абулхаиру только и нужно это «здрасьте!»...
