Когда опустилась ночь, в темнице князя загремел замок, и раздались шаги стражей. В подземелье вошли девять вельмож.
— Господин, — сказал старший из них, — князь соизволил поручить нам увезти тебя в клетку попрочнее, чем та, которая тебе так нравится. Мы все дворяне. Мы вельможи, и не подобает нам заниматься подобным ремеслом. Так что собирайся и веди себя так, чтоб не слишком напоминал узника. Лучше тебе хоть на один день усвоить правила поведения, которых придерживаемся мы, и сесть в седло хоть с видимостью гордости. Неприятно нам смотреть на твою склоненную голову, и мы презираем то, на что ты уповаешь и к чему стремишься. Так что постарайся не создавать осложнений ни для себя, ни для нас.
Тут они схватили Собеслава за руки, чтобы вытащить его. Но князь оттолкнул их со словами:
— Отпустите мои руки, и никто из вас да не касается моего рукава. Я пойду впереди, вы же исполняйте, что вам было приказано, ибо вы — слуги и надзиратели. Не обращайтесь ко мне, не уговаривайте поднять голову, ибо стыд мешает мне взглянуть в лицо тем, кто избрал презренное ремесло негодяев.
Больше Собеслав не проронил ни слова. Всю дорогу молчал он, следя за полетом воронов. Прислушивался к карканью стаи и хорошо различил, что с криками птиц смешивается подражанье этим звукам. Он знал, кто подает эти знаки. И даже в сумерках еще раздавалось странное карканье ворона, отличавшееся от криков птиц, доносившихся с опушки леса.
Один из дворян сказал пленному князю:
— Слышу, где-то поблизости кричит ворон. Но почему он подает голос так внезапно и так поздно? Или ворон — в твоем гербе? Не зовет ли он тебя? Не хочет ли подманить?
Собеслав не ответил, но усмехнулся и стал чертить что-то прутиком в золе костра. Он думал о человеке, который был его постельничим и успел ускользнуть во время ночного налета на Здицы. Он думал об Ойире. Узнал его сигнал. Понял, что тот на свободе и следует за своим господином. Князь надеялся, что с ним и крестьянское войско.
Но Ойирь был один. Не было никого в помощь ему, и он вынужден был скрываться. Разведав, что Собеслава увезли в Примду, собрал он людей и расставил по лесам вокруг крепости.
На следующий день один из них проник в Примду, переодевшись нищенствующим монахом. Помолившись с крепостной челядью, улегся он на ночь в привратницкой, а когда наступила полная темнота и стража задремала, он встал, чтобы открыть ворота и впустить людей Ойиря. Вот он прошел через двор, вот уже приподнял щеколду, но тут проснулась стража и догнала его. Он не успел скрыться. Острие копья вонзилось ему мужду лопаток, и так этот человек погиб зря.
Потом в крепость отправился некий вольный крестьянин, обладавший значительным богатством и державший вооруженную челядь. По виду его не отличить было от дворянина, и он, хоть и низкого рода, ни в чем не уступал вельможам, за которыми пажи носят расписанные щиты с гербами. Этот человек постучал в ворота тупым концом копья и крикнул:
— Отворите, дайте мне отдохнуть! На дворе непогода и холод, впустите же и слуг моих, они страшно устали!
Караульный, увидев человека в блестящих доспехах, смекнул, что он вовсе не похож на разбойника, явившегося освободить узника; к тому же он понимал, что по численности гарнизон крепости без труда справился бы с пришельцами. Он сжалился над путниками и открыл ворота. Тотчас друг Собеслава ворвался во двор и затеял битву, в которой сам был убит. Люди его ничего не могли сделать. Одни пали в схватке, другие разбежались, а многие были повешены на деревьях в лесу.
В конце концов — ведь на свете не одни неудачи, случается порой и везенье — собрал Ойирь такое множество народу, что мог помериться силами с гарнизоном крепости. Он спрятал своих людей в лесу, а сам с сыновьями засел в засаду, рассчитывая подстеречь кастеляна Примды Бернарда. Сей Бернард возвращался откуда-то и, подойдя к крепости, велел трубить в рог. Воротная стража узнала кастеляна и опустила подъемный мост. Тут вышел из засады Ойирь и метнул в кастеляна копье, поразив его в правый бок, между тазобедренным суставом и ребрами. Бернард свалился с коня, люди его вскрикнули, воротная стража ответила им криком и бросилась к раненому. Ворота остались настежь, мост опущенным, испуганные воины метались туда-сюда. Тогда Ойирь дал знак своему отряду, одолел ворота, проник внутрь крепости и с помощью друзей и слуг перебил гарнизон. И вывел Собеслава из заточенья.
Под открытым небом пал князь на колена, воскликнув:
— Бог, даровав мне свободу, напоминает и внушает мне хорошенько рассмотреть, чьими руками это исполнено! И я хочу и желаю навсегда соединить мои усилия с усилиями моего народа. Хочу награждать благородство — не по званию, а по делам. Вельможи как тени в мыслях моих, как перышко, летящее по ветру; народ же свой я хочу любить.
Собеслав, не в силах бороться с войсками короля Владислава II, не мог и рассчитывать на его милосердие; поэтому он ушел в Германию. На чужбине он встретился с младшим братом своим Ольдрихом. Обнявшись с ним и выслушав рассказ Собеслава обо всех его страданиях, младший князь сказал:
— Господин наш родственник, должно быть, лишился разума. Он одержим гордыней и не отличает права от бесправия. Ни разу еще не сдержал он своего слова и клятвы его не стоят ничего. Но если ты, брат, так хорошо это знаешь, зачем же медлишь, зачем ждешь, чтоб тебя наказал кто-нибудь третий?
— Ах, — ответил Собеслав, — была бы у меня хоть одна деревенька, чтобы, продав ее, на эти деньги выковать мечи и вооружить моих людей! Но что у меня есть? Что мне осталось, чем, какой монетой могу я заплатить?
— Рыцари сражаются копьями и мечами, — возразил Ольдрих, — войска могут биться с войсками, но князь-изгнанник должен полагаться только на разум, данный ему. Зачем ты жалуешься, что нет у тебя войска? У немецкого короля его более чем достаточно. Поедем к нему! Сейчас как раз приближается время созыва сейма, и Барбаросса впервые предстанет перед курфюрстами. Я уверен, он примет нас хорошо, ибо Владислав его не признаёт. Он остался дома, послав своим представителем епископа, сам же и слышать не желает о Рыжебородом.
Зачем же медлить? Встань, кликни свою дружину, и поедем к кесарю: раз Владислав отказывает ему в признании, мы обязаны признать его.
— Нет, — возразил Собеслав. — Не верю я в помощь князей.
Тут братья расстались. Ольдрих сел на коня и по дороге на сейм все думал, как бы ему очернить чешского герцога.
Много народу съехалось на сейм. Князья угрюмого вида, вельможи с поджатыми губами, прищурив глаза, плотно стояли в середине собравшихся. Их окружала толпа прислужников и льстецов, далее торчали безмолвные, глуповатые слуги, стремившиеся подражать господам, а еще далее рассыпались веселые безумцы, которым все служило к развлечению. Они давились от смеха, указывая друг другу, как один курфюрст наступил на пятки другому.
Представитель чешского государя, епископ Даниил прохаживался поодаль. Роскошно одетый, он приветливо здоровался с соседями, весело улыбался, а когда к нему подошел какой-то итальянец, заговорил с ним на его родном языке о лошадях крестоносцев, пересыпая речь забавными замечаниями. Казалось, у Даниила нет никакого дела, он просто развлекается. Закончив беседу, он снова стал прохаживаться с непринужденностью высокородного пана, тут и там роняя словечко-другое.
Тем временем в противоположном конце зала Ольдрих разговаривал с советниками Барбароссы.
— Мой кузен, чешский герцог, ни в чем не хочет уступать королям и, словно какой-то император, называет Барбароссу неким новообразованием на троне. А что? Обязательства для Владислава — что дышло, куда повернет, туда и вышло; он убежден, что его место на самой вершине мира. Что ему верность? Власть высшего властителя? Вода в сосуде, который он может разбить, когда захочет. У него хорошая армия, но он отказывает империи в военной помощи и жаждет добыть славу собственными силами.
Ольдрих еще говорил, когда мимо прошел епископ Даниил. Слегка поклонившись в знак привета, бросив какую-то шутку, он проследовал дальше поступью прелатов — без спешки, без нерешительности. Право, он прекрасно владел своим телом, изящно ставил ногу, и движения его были грациозны. Он как бы возносился на крыльях беспечности, зато уши навострил, словно сторожевой пес. Двух-трех словечек, им уловленных, было достаточно, чтобы он сразу все сообразил и понял, куда клонит Ольдрих.
«Ах ты, Господи, — сказал себе Даниил, — этот хочет разбудить ненависть в Барбароссе. Да, это хороший ключ, чтобы открыть сыновьям Собеслава I путь к трону! Еще бы, так оно и есть! Владислав заблуждается, считая своих двоюродных братьев глупыми, а Барбароссу — слабым. Вижу отлично: Ольдрих уговаривает одного курфюрста за другим, вон у него даже борода встопорщилась, и он радостно потирает руки. Еще вижу — все поддакивают Барбароссе, и понимаю — нельзя, чтобы чешский государь остался в одиночестве, а посему, чтобы не называли меня дурным послом, изменю-ка я его наказ на свой страх и риск!»
