Дальше события развивались точно так, как задумал хитрый Арминий. Через неделю из заальского лагеря прибыл Семнадцатый, Вар устроил объединенному войску смотр, собрал обоз для продовольствия и трофеев — и двинулся на север вслед за германскими полками Арминия и Сегимера. Он взял в поход даже военную технику — баллисты и катапульты, что снижало быстроту продвижения, но зато придавало уверенности в собственных силах, ибо известно, какой ужас наводят на варваров эти чудовищные и громоздкие машины.
Легионы шли медленно, техника часто застревала — колеса телег вязли в мягкой болотистой почве. Из-за этого армия Вара сильно растянулась, что было весьма неосмотрительно. Только на двадцатый день тяжелого пути римляне приблизились к цели. Им не удалось нагнать Арминия, чтобы соединиться с ним, но это уже было и не важно. Легионам оставалось идти не более двух дней. Только продвинуться сквозь огромный массив Тевтобургского леса — и они выйдут на привезерскую равнину.
Все три легиона, хоть и были неимоверно растянуты, вошли в лес целиком, со всеми своими обозами. Вар находился где-то посередине своего войска и уже хотел было, учитывая опасность положения, посоветоваться с легатами и сделать остановку передовой когорты, чтобы собрать армию в единый кулак — но совещание вдруг пришлось отложить, и, как оказалось, навсегда.
Весь угрюмый Тевтобургский лес словно взорвался тысячеголосым ревом — германские полчища, неизвестно откуда взявшиеся, набросились на римлян со всех сторон. День уже клонился к вечеру, под сводами гигантских сосен было сумрачно — и противника нельзя было даже как следует рассмотреть: его присутствие выдавали лишь оглушительный победный вопль и летящие отовсюду копья и стрелы, которые, как ни прикрывайся от них щитами, все равно находили добычу и впивались в нее.
Бой шел до ночи. Вернее, это можно было бы назвать избиением, потому что римляне не нападали, а только защищались. Когда совсем стемнело, германцы удалились так же внезапно, как и появились пару часов назад. Вар запретил жечь костры, чтобы у врагов не возникло соблазна пострелять еще немного по освещенным мишенях. В кромешной темноте он пробирался от одной когорты до другой — надо было взбодрить солдат, прояснить обстановку, узнать о количестве потерь и придумать все же какой-нибудь выход из положения.
Уже много после, когда имя Тевтобургского леса стало нарицательным, выяснилось, в чем была главная ошибка Вара. Будь на его месте более опытный и менее самонадеянный полководец, он тут же, не дожидаясь рассвета, приказал бы войску отходить назад, бросив и обозы и технику. Даже раненых, которых в темноте нести на носилках было бы затруднительно, он приказал бы бросить, может быть из милосердия добив их и тем избавив от дальнейших мучений, ибо основная задача на тот момент была — спасение армии, тех, кто остался в живых и может сражаться, мстя за погибших. К слову сказать, Тиберий так бы и поступил, а еще вернее — он никогда бы и не оказался в таком положении, войдя без разведки растянутым войском в труднопроходимый лес. Но легионами командовал не кто-нибудь, а Квинтилий Вар, презиравший германцев и не допускавший мысли о возможности поражения римского оружия. За всю ночь он не придумал ничего лучше, как дожидаться рассвета и при свете дня продвигаться вперед, отражая вражеские наскоки.
А к утру неожиданно пошел сильный дождь, просто ливень. Он не оставил на людях ни единой сухой нитки, сделал намокшие щиты неподъемно тяжелыми, а тетивы луков — дряблыми и без того вязкую землю превратил в непроходимую грязную топь. Командиры передовых когорт, пробравшиеся с докладом к главнокомандующему (кое-где им пришлось переплывать разлившиеся ручьи), сообщали, что впереди по всему лесу устроены завалы из бревен, и разобрать эти завалы не представляется возможным без больших людских потерь, так как они охраняются подвижными германскими отрядами пращников и копьеметателей. Но Вар ничего не хотел слушать и, взбешенный, приказал начинать движение вперед, чего бы это ни стоило.
По всей длине растянутого римского войска понеслись звуки команд — центурионы поднимали своих солдат, заставляя их выталкивать из грязи телеги с провиантом и техникой, помогая бессильно бьющимся в упряжи лошадям. И тут же голоса центурионов перекрыл германский рев — в промокшем насквозь лесу он звучал еще более грозно и тяжеловесно. Полки Арминия и Сегимера, снова возникнув как бы ниоткуда, накатились на измазанных в грязи, измотанных за ночь римлян.
Не стремясь слишком сближаться с противником, германцы забрасывали его своими короткими копьями, метать которые они были большие искусники, — так торжествующие ловцы добивают зверя, попавшегося в заранее заготовленную западню.
К середине дня от трех легионов осталось немного. Но и эти немногие так и не получили от главнокомандующего приказа отступать. Вар, осознавший, что разбит и уничтожен, и, главное, разбит из-за собственной безумной гордости, решил оставить армию, покончив с собой. Немногие очевидцы этого рассказывали, что он вынул меч из ножен, но долго не мог решиться — начал вдруг оглядываться по сторонам, словно ожидая, что откуда-то придет спасение, — ведь оно всегда приходило. Несколько раз подносил меч к горлу, но опускал. И только когда по его просьбе на него накинули сверху плащ, он все-таки перерезал себе горло.
Какой ни царил хаос среди остатков разбитого римского войска, но весть о кончине главнокомандующего разнеслась от одного конца до другого со скоростью ветра. Достигла она и арьергардного отряда, состоящего в основном из солдат пятой когорты Девятнадцатого Галльского. Отряд был наскоро собран единственным оставшимся в живых офицером, которого звали Кассий Херея.
Поняв, что командовать, кроме него, некому, Кассий принял единственно правильное решение — то самое, которое не додумался принять Вар, лежавший теперь под солдатским плащом. Отыскав среди своих уцелевших солдат трубача, Кассий Херея велел ему трубить общий сбор — чтобы на рассеянных по лесу легионеров звук трубы подействовал, как зов хозяина на охотничьих собак. Немногим удалось пробиться на этот зов — всего Кассий насчитал около сотни человек. Им ничего не надо было объяснять. Они знали, что, только прорвавшись через германские толпы, могут спастись. Построив отряд, Кассий Херея лично возглавил прорыв.
Это был выдающийся подвиг молодого офицера: вся сотня вырвалась из окружения, не потеряв ни единого человека и при этом нанеся врагу существенный урон. Вот что значил на деле римский боевой порядок — небольшой отряд прошел сквозь германцев, как горячий нож сквозь масло. К концу этого тяжелого и трагического дня Кассию удалось вывести сотню из Тевтобургского леса. Путь назад был свободен.
Не только отвага и организованность спасли римлян. Да, германцы легко расступались перед ними и в коротких схватках не были устойчивы. Но все это потому, что битва германцами уже была выиграна, и все они думали лишь об одном — как бы поскорее добраться до обозов, полных всякого добра, и до многочисленных мертвецов, которых можно было грабить уже совсем безбоязненно. Так что желающих преследовать Кассия Херею с его солдатами не нашлось.
Из бесценного имущества легионов был спасен только значок пятой когорты Девятнадцатого — да и то случайно: его подобрали двое чужих солдат, пробегая мимо убитого знаменосца. Все другие знаки отличия и воинской славы и — что было страшнее даже всеобщей гибели — все три орла оказались брошенными в лесу. И Кассий со своей новообразованной центурией не имел никакой возможности отбить их. Уж германцы-то знали цену римским орлам, знали, что священнее их нет символов для каждого римлянина, и, конечно, уже подобрали и стерегут их как зеницу ока. Никогда германским ордам не удавалось заполучить даже значка когорты, а тут — сразу три орла! Сколь ни тяжело было вспоминать Кассию Херее и его солдатам о погибших товарищах, но потерю святых воинских знаков они переживали еще труднее — многие даже плакали и не скрывали своих слез.
Дорога до Майнца, которую, правда в обратном направлении, Вар прошел за двадцать дней, у отряда Кассия заняла всего восемь. Они двигались со всей быстротой, на какую были способны, ожидая за собой погони. Никто бы теперь их не спас, окажись германцы дальновиднее и пусти им вслед конницу. Но этого не случилось, и к концу восьмого дня Кассий уже докладывал побелевшему от ужаса и позора командиру оставленной в Майнце когорты о случившемся.
Невозможно было в это поверить! Сознание римлянина не могло это вместить. Потому что римлянин ни от кого никогда не слышал, что римская армия могла погибнуть в один миг. Бывало, что она несла потери, отступала, терпела поражения, наконец, — но чтобы вот так бесславно исчезнуть! И все-таки приходилось верить невероятному.
