Но все это будет потом…
В тот день, исчезнувший в Лете, в столетней беседке собрались три немолодые дамы. Среди них – две престарелые дочери нашего знаменитого поэта Тютчева – Дарья и Екатерина. Дарья по-прежнему была фрейлиной Императрицы, а Екатерина ушла в отставку, вышла замуж и удалилась на покой в Москву. Слыла умнейшей женщиной и, кажется, писала нравственные повести. В тот вечер Дарья добросовестно пересказывала княгине Урусовой и сестре все происходившее во дворце… Их голоса звучат для меня из того нездешнего вечера, из той затонувшей Атлантиды…
Княгиня Урусова наливала чай и молча слушала. Она не любила двор, но не хотела огорчать старых подруг.
Дарья говорила:
– Наша Святая… – так теперь принято называть Императрицу, – умирает… А он… – «он», или «обезумевший он» – так нынче зовут Александра Второго, правда, шепотом, – поселил во дворце эту женщину, – (княгиню Долгорукую). – Ее привезли ночью после очередного покушения на него и разместили в камер-юнкерских комнатах… Теперь на третьем этаже у нас шумно – трое детей, прижитых им от нее, носятся по коридору. И шум долетает до апартаментов Святой…
Екатерина:
– Странная любовь. Я помню его прежде, на балах – всегда окружен цветником фрейлин… Глаза его поразительно светились, когда рядом появлялась новая красавица, взгляд становился мягок и беспомощен. Крепость открыта – завоевывайте. И наши дуры завоевывали, не понимая, что крепость открыта для всех и потому завоевать ее нельзя… И что же? Оказалось – можно! Чем же она взяла? Красотой?.. Но красоты в ней не нахожу, если не признавать за красоту отдельные стати женщины. Да, цвет лица у нее очень хорош. Глаза, взятые отдельно, пожалуй, красивы, но взгляд без малейшей глубины – и прозрачность, и наивность сходятся в нем с глупостью… Константин Петрович… – (любимец обеих – Победоносцев), – отметил, что все по отдельности у нее красиво, а вместе – неприятно…
Дарья:
– Оставь, она очень хороша. Но не в этом дело. Пусть полюбил… Мы знаем, они все любили – и отец его, и дядя – у всех были любовницы. Но если даже их селили во дворце, все делалось так скрытно, так порядочно, никому и в голову не приходило обращать на это внимание. А теперь… Наш ангел во плоти, конечно же, очень страдает… Она все реже встает с постели. Я не могу смотреть без слез, как она поднимает с кровати иссохшее тело и выходит из спальни – «погулять в золотую гостиную». Это теперь единственная её прогулка… И увидев, как я прячу глаза, она повторяет, смеясь, свою любимую остроту: «Вы не находите, что мое тело все больше и больше подходит для анатомического театра? Этакий скелет, покрытый толстым слоем румян и пудры…» Она так ждет его посещений. И он приходит к ней по утрам от другой, смотрит добрыми навыкате глазами, дарит безжизненный поцелуй и мечтает лишь об одном – уйти! Его отвращение к умирающей выше чувства приличия… И он сам понимает это. Приходит, только чтобы уговаривать ее уехать лечиться в Ниццу… Она знает, что он попросту хочет избавиться от нее, дабы муки совести меньше терзали… Я уверена, наша Святая поедет, лишь бы облегчить ему жизнь. Она ведь по-прежнему его любит… Наши умные придворные дамы все реже заходят в ее спальню. И все чаще их видят у другой, наверху. Вчера наша Святая вдруг сказала: «Что ж, этак даже лучше – быть сейчас одной. Зачем нужен веселый пикник у одра…» Там, на третьем этаже дворца – жизнь, бегают дети. И она не сомневается: на третьем этаже ждут, когда придет за ней смерть…
Я молча слушал. Казалось, они забыли обо мне. Но княгиня не дала им этого сделать.
– Ты должна представить ей нашего мальчика, – сказала она Дарье. – Императрица одинока, а в нем – жизнь…
Но предложение не вызвало энтузиазма у Дарьи. И беседа, обогнув меня, потекла дальше. Заговорили о Наследнике. Его дамы любили, хотя относились к нему не без юмора…
Старая княгиня стала насмешничать:
– Ах, какая шутка природы! Нужно было долго жениться на немецких принцессах, чтобы родить такого абсолютного русича. Он так похож на громадного русского мужика, ему больше всего подошли бы полушубок, поддевка и лапти. Да и по манерам – медведь-мужик. И все его черты – русские: его пьянство, медленный ум, нечеловеческая звериная сила… и безволие.
– Но он обладает прекрасным сердцем, благодушием, справедливостью, – строго прервала Екатерина Тютчева. – И пусть он не умен, зато трезво относится к своим способностям и уважает умных людей. А главное – вернет в страну порядок…
В это время вошел Черевин. Низкорослый, без шеи, громогласный. Уже через минуту, прервав умную Екатерину, этот вечный Скалозуб упоенно кричал (манера русских военных – они в доме, как на плацу) о любимом Наследнике.
– Великая княгиня Марья Николаевна (сестра Императора), – захлебывался от своего громового хохота Черевин, – обожает носить мужские костюмы – фрак с фалдами. Цесаревич постоянно дергает ее сзади за фалды и тотчас извиняется – дескать, простите, Мари, принял вас за мужчину. Так он мстит ей за тайный брак с графом Строгановым… Он ненавидит разврат, – грохотал Черевин. Потом вдруг что-то вспомнил, остановился и взглянул на меня: – Его Императорское Высочество Александр Александрович завтра вас примет. Вот такая вам выпала честь… Надеюсь, вы не забудете, как иные нынешние молодые люди, что к Их Императорским Высочествам нельзя поворачиваться спиной? И когда будете уходить, то не иначе как пятясь, лицом к высочайшим особам… За вас особо просил один мой сослуживец… Вы уж нас не подведите. Завтра ровно в пять в Аничковом дворце…
К пяти я подъехал к Аничкову дворцу.
Меня приняли в Зимнем саду, освещенном низким солнцем. Античные статуи, мраморный фонтан, вечнозеленые деревья…
Во дворце жили дед и отец Цесаревича, когда они были наследниками престола. Дворец этот должен был занимать его брат Никс. Но Никс занимал сейчас могилу в Петропавловском соборе, и воды Невы наверняка уже проникли в его гроб… Вместо красавца Никса теперь здесь хозяином был он – Его Императорское Высочество Цесаревич Александр Александрович.
Ему тридцать четыре, он приближался к возрасту, когда отец его сел на трон.
Вышла жена, маленькая Дагмара, получившая в православии новое имя и новый титул – Великая княгиня Мария Федоровна. В большой царской Семье ее зовут Минни. Маленькая, миловидная Минни с начесанной на лоб челкой…
Первый раз я видел ее так близко. Она изучающе смотрела на меня.
Из гостиной вышел Цесаревич – огромный, добродушный, тяжело дышащий.
Беседа не успела начаться, как ей уже суждено было закончиться… Минни спросила меня, не сын ли я светлейшего князя Петра Волконского, друга Государя Александра Первого. Я начал было скучно отвечать, что нет, мол, мы дальние родственники… И в это время слуга доложил о приходе Победоносцева.
По изумленному взгляду Цесаревича я понял, что сегодня его не ждали.
Победоносцев вошел стремительной походкой. Обо мне тотчас забыли, Наследник торопливо поднялся навстречу. Вдвоем они составили забавную пару – необычайно худой Победоносцев, этакий убежавший из могилы скелет с голым черепом, и рядом с ним – воплощение раблезианства, гигант Цесаревич, огромный живот которого закрывал от него собственные сапоги… Победоносцев что-то тихо сказал Цесаревичу, и они тотчас удалились, видимо, в кабинет.
Одарив меня равнодушной улыбкой, маленькая Минни торопливо поднялась и последовала за ними. Как я узнаю потом, она не любила оставлять мужа одного надолго…
Черевин растерянно смотрел им вслед.
Буквально через минуту на лестнице появилась процессия новых гостей. Впереди маячили несколько бычьих тел – это были генералы, за ними следовали штатские – сановники в орденах, лентах и душистых сединах.
Одного из них я узнал. Высокий, косая сажень в плечах – граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков, один из богатейших людей России.
Быстро прошел, почти проскользнул наш знаменитый журналист Михаил Катков, издатель «Московских ведомостей». Когда-то либерал, теперь вождь консерваторов, когда-то бард реформ, теперь их ненавистник…
Компания собиралась отличная. Я понял: я увидел воочию то, что видеть мне пока не положено. Это была та самая партия, о которой много шептались в обществе. Говорят, Великий князь Константин Николаевич называл ее «ретроградной оппозицией». А Государь – «вельможной оппозицией Аничкова дворца». Но почему-то мирился с ней…
Сам Победоносцев, видимо, созвал это совещание по какому-то неотложному поводу, о чем не удосужился предупредить Наследника и, следовательно, Черевина.
Черевин выглядел сконфуженным. Он извинился и тотчас исчез на несколько минут… Вернувшись, сказал мне, что Его Императорское Высочество позвали неотложные государственные дела. И что меня приглашают завтра в полдень в Гатчину…
