Найденную глину раскладывали по ведрам, чтобы запомнить место пробы – ставили колышки.
Но не только для изучения свойств глины молодому учителю был нужен этот материал. Определившись с лучшей глиной, они еще раз сходили к реке и набрали этой глины несколько ведер и… Ислам дал им задание – лепить головы зверушек так, чтобы их можно было надеть на пальчик. Детишки удивились, не понимая сути задания, но, когда Ислам сказал: «Самые лучшие работы станут основой будущего кукольного театра!», работа закипела, и уже к Новому году вся деревня с восторгом смотрела первый в их жизни кукольный спектакль.
Лучшие слепленные головы он сам подправлял, затем долго их сушили и прямо в печи обжигали, затем раскрашивали. На тех же уроках труда девочки сшили костюмы, учитель сам нарисовал декорации, и после долгих репетиций спектакль был готов.
– Ах, ах, ах, смотрите-ка – как живые, заразы! И руками шевелят, и головы поворачивают! Еще и разговаривают! Ну Ислам, ай Ислам – научил же детей, ай молодец! – раздавалось со всех сторон.
Уроки Ислама проходили в полной тишине – уважение к учителю было абсолютным. Попробуй не послушайся – учитель знал всех родителей и прямо по дороге из школы мог зайти в дом непослушного ученика и поговорить с ними.
Но это не касалось одного ученика – Ярмухамета, сына Булякбая. Еще до Ислама он по два года сидел в каждом классе и потому был самым старшим, большим и здоровым. Да и в большой семье он был самым старшим. И, как старшему, все заботы по хозяйству доставались ему – он рос настоящим, крепким и хватким мужчинкой. Работал во дворе как заведенный, его энергии и задора хватало на все, и потому он не мог просто и тихо сидеть на уроках – вертелся, всех задевал, разговаривал, и ему не было никакого дела до скучных задачек по арифметике и чистописанию – ручка с пером в его мозолистых руках не держалась, все его тетради были в кляксах, а вместо письма – каракули.
Сколько ни пытался Ислам его урезонить, сколько ни разговаривал с родителями – результатов никаких. И когда весь класс готовился к контрольной работе и внимательно слушал учителя, Ярмухамет, мешая всему классу, вконец вывел из себя терпеливого учителя. В ярости он схватил непослушного за шиворот и потащил из класса. Завел его в соседний кабинет, служивший и музеем деревни и учительской, поставил у стенки и стал увещевать:
– До каких пор ты будешь срывать мне уроки? Все хотят учиться и стать людьми, один ты ничего не хочешь. Что ты будешь делать без образования, в наше время и на работу не возьмут тебя, обалдуя!
Но что бы ни говорил учитель, Ярмухамет нагло скалился, обнажая крепкие зубы.
– Чего ты все смеешься, ты хоть понимаешь, что я тебе говорю?!
И когда мальчик, совсем потеряв стыд, развязно расхохотался, выдержке Ислама пришел конец и он, не помня себя, взял его за грудки и с силой стукнул головой об стенку. Озорник тут же стих, покраснел и медленно сполз по стенке…
«Все, – думал Ислам, возвращаясь после отвратительного дня домой, – сейчас Ярмухамет пожалуется родителям, они придут ко мне с разборками, а может, и сразу в районо напишут… Кончился я как учитель – как я мог на мальчика руку поднять?»
Но никто к ним домой с разборками не явился. На следующий день Ярмухамет сидел на уроках тихо и спокойно…
Прошло несколько лет. После четвертого класса непослушный Ярмухамет уехал, каким-то образом окончил восемь классов и стал учеником ГПТУ. Когда по окончании учебы его призвали в армию, он приехал в деревню – остепенившийся, по-городскому, сносно одетый. К концу уроков здоровый, широкий в плечах, высокий Ярмухамет пришел в школу. Увидев его, еле вмещающегося в проем двери, Ислам подумал: «Наверное, пришел мстить за тот случай… Как бы с ним справиться – на голову выше меня…»
Ярмухамет тепло поздоровался:
– Агай, давай посидим за моей партой, хочу с вами поговорить…
Все еще подозревая неладное, Ислам умышленно сел справа от него: мол, захочет ударить – правой будет несподручно. Но Ярмухамет достал из-за пазухи бутылку «Московской», из кармана два стакана и закуску.
– Давай, агай, выпьем. Мне ведь через неделю в армию.
«Ага, – все соображал Ислам, – хочет сначала напоить…»
Разлив по стаканам водку, юноша помолчал, как бы подбирая слова, и тихо, с волнением начал:
– Агай, спасибо вам за тот урок… Больно мне тогда было, ой как больно. Сначала я все думал – где бы вас подкараулить да отомстить. Дурак я был, ой дурак… Но потом до меня дошло – все нормально учатся, все до одного вас любят. У всех на устах: «Ислам-агай то сделал, Ислам-агай то сказал!» Только я один как дурак – кроме отцовского двора, коров с лошадьми, навоза да дров, ничего не видел. Этот больной стук об бревно стенки вразумил меня, как будто вы какую-то кнопку этим во мне включили.
Он чему-то поулыбался, отпил, закусил, правой рукой приобнял учителя:
– Я ведь после этого стал заново по ночам читать учебники и до многого докопался, только из-за своей вредности вам не показывал свои добытые знания. Потому и смог окончить восемь классов и учиться в ГПТУ, теперь я, агай, с профессией – и столяр, и плотник. Спасибо вам, Ислам-агай, дорогой вы наш учитель…
Но еще один ученик на давал покоя Исламу.
Малдыбай – ровесник Ислама, к месту и не к месту бахвалился тем, что он потомок батыра Уразбая. Женился довольно поздно, и у него родился единственный сын Халиль. Муж с женой души в нем не чаяли, баловали, как могли, позволяли ему все. Когда Малдыбай был недоволен женой, говорил еще маленькому, неразумному сыну:
– А ну, иди-ка, сынок, ударь свою маму, пусть не перечит мужу.
И когда Халиль со всей силой бил мать маленькими кулачками, отец хохотал во все горло. Но и когда сын подрос, Малдыбай не бросил эту полюбившуюся ему шутку:
– Бей маму! – и в хохот.
То же самое продолжалось и на улице. Сидя на скамейке, Малдыбай заставлял сына драться с мальчиками.
– Ты потомок батыра Уразбая, победившего Хамитбека, бей всех подряд, будь достойным главы нашего рода!
Если побеждал, радовался – хвалил сына, а если били его, то пара шлепков доставалось от него обидчикам:
– Не смей моего сына обижать!
Рос Халиль ни к чему не приспособленным. Сколько Ислам ни бился с ним в школе, тот так ничему и не научился. Ничто его не интересовало. На увещевания учителя, на его требования не баловать и приструнить ребенка Малдыбай лишь отмахивался и говорил:
– Он у меня единственный Малдыбаич, пусть делает что хочет, я ему разрешаю… Потомку батыра
