хотел ощущать себя евреем. Гитлер перебил его соплеменников по всей Европе, обратив в прах тех, что жили в Берлине, Вене, Будапеште и Праге, истребив польских, а за несколько месяцев до окончания войны и четыреста тысяч венгерских. В боях с союзниками проиграл, но в войне против сынов Израилевых победа осталась за ним. Что представляло собой их с Жизелью обращение в другую веру? Смелость? Или, может, трусость, которой даже названия нет? Они просто хотели покончить со всей этой историей, хотя и понимали, что все их старания будут напрасны.
Оглядываясь на свою прошлую жизнь в Европе, Роберт видел перед собой кладбище. Его близких в Будапеште убили. Та же судьба постигла многих берлинских друзей. Фройляйн Гальгон, с которой они когда-то познакомились в санатории в Матлярах, задушили в газовой камере Аушвица. Точно такая же участь постигла и Грету Блох, подругу Феличе Бауэр, которая стала прототипом фройляйн Бюрстер в романе «Процесс». Стефан Цвейг покончил с собой. То же самое и Беньямин, о котором когда-то так много говорили в Берлине. Кроме того, ему стало известно о гибели большинства участников того собрания у Роберта Велча. Когда началась депортация евреев из Праги, Валли и Элли Кафка отправили в гетто в Лодзь, откуда они больше не вернулись. Что же до самой близкой ему из всех, Оттлы, она развелась с мужем в надежде спасти дочерей и долго ускользала от облав. Однако в августе 1942 года ее все же схватили и увезли в Терезиенштадт, город-крепость в полусотне километров от Праги, превращенный в концентрационный лагерь, куда регулярно прибывали составы с тысячами евреев. Терезиенштадт стал муравейником, битком набитым голодными людьми, которые страдали не только от ужасов СС, но и от смертоносного тифа, но при этом сохраняли некоторую видимость жизни, ибо небольшая его часть служила неким подобием витрины немецких концлагерей, в которых евреи, по утверждениям немецкой пропаганды, мирно жили и жировали за счет немецкого народа. Исполнителей этого зловещего действа – женщин, мужчин, детей и стариков, принудительно игравших в нем роль, – регулярно отвозили составами на «ликвидацию» в Аушвиц, обновляя таким образом «труппу».
Оттла исполняла обязанности медсестры в отделении лагеря для сирот. 3 июля 1943 года, в честь шестидесятой годовщины со дня рождения Франца Кафки, в зале, где немцы в приступах своего жестокого макиавеллизма позволяли ставить небольшие пьесы, некий Норберт Фрид, преподаватель литературы и страстный поклонник творчества писателя, прочел о нем лекцию, после которой состоялся спектакль по фрагменту романа «Процесс». Сразу несколько источников параллельно утверждали, что Оттла на нем тоже была. Когда же преподаватель попросил ее рассказать о жизни брата, она отказалась, сославшись на то, что в этом не было никакой необходимости.
В середине августа 1943 года в лагерь доставили около тысячи детей польских евреев. Им предстояло стать своего рода разменной монетой в гипотетической «сделке» с союзниками. Скорее всего, набирали из последних малышей из их народа, которым удалось выжить в Польше. Когда детей туда привезли, какое-то время они отказывались идти в душ, когда их туда вели. Сама мысль об этом повергала их в ужас. Каждый из них знал.
В Терезиенштадте дети провели несколько недель. Обращались с ними как с бесценной добычей. Они потихоньку привыкли. Но то ли союзники отказались платить цену за тысячу еврейских детей из Польши, то ли что еще, но сделка так и не состоялась. Решив их ликвидировать, нацисты предложили кому-нибудь сопровождать их в пути. И тогда свои услуги предложила Оттла Кафка. 5 октября 1943 года тысяча двести шестьдесят малышей из Польши вместе с пятьюдесятью тремя провожатыми погрузились в состав и отправились в Аушвиц. Сразу по прибытии их всех задушили в газовой камере.
Роберт давно хотел перевернуть страницу этой истории. Только вот можно ли утопить свои корни в струйке святой воды? Если по правде, то ответа на этот вопрос у него не было.
Даже не постучав, в кабинет вошла Глэдис.
– Прошу прощения, профессор, – в отчаянии произнесла она, – но это точно выбрасывать нельзя!
С этими словами сунула ему под нос несколько отпечатанных на машинке листов и скрестила руки немым воплощением укора. Он бросил взгляд на первую страницу, пробежал глазами две другие и ответил, не в состоянии сдержать улыбку:
– Вы правы, Глэдис, это я действительно оставлю себе.
– Надо думать! – сказала она и вышла.
Долгое время эти три письма, лежавшие теперь перед ним, висели в рамочках на стене. Не потому, что он считал их трофеем, а в качестве напоминания о том, на каком тоненьком волоске может держаться человеческая жизнь. В его случае толщина волоска составила три этих письма. Он взял в руки первое, посмотрел сначала на подпись внизу, потом на шапку Принстонского университета. А поскольку оно уже много лет не попадалось ему на глаза, решил на нем задержаться и прочесть еще раз:
Вниманию профессора, доктора Эдгарда Мейера.
470 Парк-авеню
Нью-Йорк
Дорогой профессор Мейер!
От профессора Томаса Манна я узнал, что вы проявили живейший интерес к судьбе нашего общего друга доктора Клопштока. Я со своей стороны хотел бы попросить вас использовать все ваше огромное влияние, похлопотать за доктора Клопштока и помочь ему получить должность в университете, где у него будет возможность продолжать свои теоретические и клинические исследования.
До настоящего времени доктор Клопшток занимался самыми важными и основополагающими проблемами и, как подтвердили мне специалисты в данной области, проявил столь оригинальный подход и такой огромный талант как в научном, так и в педагогическом плане, что воспользоваться представившейся возможностью было бы в интересах любого университета.
К несчастью, с учетом целого ряда имеющихся на сегодняшний день соображений, предпринять те или иные действия в этом направлении следует в самом безотлагательном порядке.
Если это может каким-то образом способствовать достижению результата, я даю вам полное право использовать это мое письмо. Премного вам благодарен.
С наилучшими пожеланиями.
Под письмом стояла подпись Альберта Эйнштейна. Датировалось оно 1938 годом и наверняка спасло ему жизнь, обеспечив поддержку и предоставив работу, на чем в обязательном порядке настаивали американские власти, чтобы разрешить, или не выслать, претенденту эмигрировать в страну. Он получил его больше тридцати лет назад, но даже сегодня смотрел на него с удивлением и улыбкой. Эйнштейн помог ему не отправиться обратно в рейх, что, с учетом судьбы венгерских евреев, было верным провозвестником смерти.
Память рисовала ему Берлин, когда напротив него сидела Дора, он будто наяву слышал ее смех при упоминании имен Эйнштейна и Томаса Манна. Точной даты той встречи уже и не
