Полицай неопределенно пожал плечами.
— Самоутвердиться я хотел! — ответил Васька. — Презираемый всеми, жалкий умирающий человечек, вдруг вырос перед всеми до недосягаемых размеров! Настал праздник и на моей улице, Петро! Я унижал их, мучил, истязал и убивал… Но не из-за любви к немцам и к их сраному «новому порядку». Немчуру я ненавижу, но это не мешает мне состоять у них на службе. Не боюсь я и мести партизан. А смерть все не идет за мной… Смерть меня не берет, партизаны не тревожат, а вот подлюга совесть… поедом жрет меня страшная, сосущая мозг совесть.
Васька вздохнул, шагнул к подчиненному, который стоял у стола с бутылкой самогона в руке и ожидал команды.
— Чего стоишь? — спросил он и толкнул Петра локтем.
— Тебя жду, Ефрем Романович. Что-то заныло внутри от твоих слов, и самому нажраться захотелось.
Распив на двоих бутылку первача и плотно закусив, Васька прошелся по горнице. Присев за стол, он закурил и снова задумался о странном визите старосты, который принес тревожную весть о разгроме танковой армии фашистов под Курском. Если раньше Носов еще верил в победу немецкой армии, то теперь от этой веры ничего не осталось. Теперь он думал не о покаянии, а о том, как незаметно улизнуть из поселка. Мысли о бегстве больше, чем выпитый самогон, успокаивали его.
Когда на дворе сгустились сумерки, Васька, не зажигая огня, продолжал сидеть за столом. Полицай Назаров хлопотал у печи, готовя ужин. Вдруг скрипнула дверь, и послышались чьи-то шаги. «Кто это может быть? — подумал лениво Васька. — Наверное, кто-то из полицаев заглянул в гости».
Темная фигура вошла в горницу и замерла, переступив порог.
— Чего в одиночестве маешься, Купец?
Васька встрепенулся — голос показался ему знакомым.
— Я не маюсь, а размышляю, — ответил он, присматриваясь к вошедшему.
— Размышляешь о том, как драпануть незаметно? — усмехнулся гость. — А что, сейчас в самый раз стоит о шкуре подумать.
И вдруг Васька вспомнил голос вошедшего.
— А ба! — воскликнул он пораженно. — Сам брат Альбины Воеводиной собственной персоной.
— Память у тебя отменная, — усмехнулся гость.
— Я на многое способен, — буркнул Васька и тут же поинтересовался: — Ты… откуда это?
— Из Берлина.
— А сюда каким чудом занесло?
— К тебе вот приехал.
— Так-так… А как прознал, что я именно здесь?
Васька с нескрываемым удивлением разглядывал вошедшего и не мог понять, как этот человек разыскал его в такой глуши. Ведь еще до войны разошлись их дороги…
— Из самого Берлина значит, да еще ко мне в гости? Во честь-то какая! Но ты вроде у большевиков большой пост занимал? Я же помню, как легавые на вокзале перед тобой стелились?
— То было очень давно, — гость повертел головой и присел на табурет.
Васька следил за его действиями, не мигая. Он чувствовал, как поднимается и растет в нем снова еще не забытая ненависть к этому таинственному человеку.
— Чего приперся, говори?
— Скажу. Для того и пожаловал, — спокойно заверил тот и, словно готовясь к длительной беседе, закинул ногу на ногу.
Его выразительная поза, самоуверенный голос заставили Носова насторожиться. Тут же пришла на память прошлая жизнь, его отношения с Альбиной, секта, «коммуна»… Казалось, все растаяло в тумане. Ан нет, оказывается, начинается сначала. Снова перед ним этот подозрительный тип, и приходится гадать: как он нашел его и с какой целью?
— Гадаешь, почему я здесь? — будто прочтя его мысли, улыбнулся гость. — Не пытайся… Для начала хочу представиться: зовут меня Георгий Устюгов. И к тебе я прибыл не просто так. Наверное, и сам понимаешь.
— Пока еще из ума не выжил, — сказал Васька, хотя он не понимал намеков. — Скажи, а ты давно масть сменил, Жорик? Когда мы виделись, тебя Альбина, кажись, Василием называла?
Говоря это, он даже усмехнулся внутренне от осознания того, что вроде бы застал гостя врасплох. Но не тут-то было!
— Ты тоже Васькой Носовым был тогда, а не часовщиком Ефремом Родионовым, — парировал гость. — Это по моим документам ты следы заметал. Или запамятовал, скопец долбаный?
— А ты еще тот сучок, — прорычал Носов обиженно. — Я уже думал все, отвязался от вашей паскудной семейки. Пришипился тут, как мышь в норе, уверенный, что ни одна падла не узнает, где я. А ты…
— Не обольщайся, нам в одно время не до тебя стало, — беззвучно рассмеялся Устюгов. — Хотя ты всегда находился под присмотром и добраться в любой момент до твоей задницы ничего не стоило.
— Ха, — язвительно бросил Васька, глядя на плохо различимый во мраке черный силуэт. — Ты решил поиски золота скопцов продолжить?
— Догадлив, — все тем же убийственно-спокойным голосом продолжил гость. — В самую точку угодил, Купец… Я мог бы и без тебя обойтись, поверь мне на слово, но существуют некоторые пустячные обстоятельства, благодаря которым твое участие в поисках клада обязательно.
— Ух ты, уморил, сучье племя! — воскликнул Васька, возбуждаясь. — На понт меня берешь, легавый? Ты не из Берлина приехал, а из Москвы пожаловал! Хочешь, угадаю для чего? Чтобы грохнуть меня или живым перетащить на советскую территорию!
— Не мели чепухи, Купец, — ухмыльнулся Устюгов. — Если бы Москву интересовала твоя шкура, ты давно бы уже был там! Да и мне ничего не стоит пристрелить тебя прямо здесь, в твоей берлоге, а не болтать с тобой о цели моего визита.
Васька поскреб в раздумье подбородок.
— Я пришел к тебе за тем, — продолжил Устюгов, — чтобы сказать: снова мы на одну шаткую дорожку становимся.
— Слушай, Жорик, напрасно стараешься, — хихикнул противно Васька. — Не найти клада, ни тебе, ни мне, ни нам обоим! Он, может быть, и закопан где-то там, на земле тамбовской, только никому не добраться до него!
— Интересно, и что нам же может помешать?
— Нет никаких ориентиров, от чего можно было бы отплясывать.
Устюгов подошел к столу, зажег лампу и бросил на стол перед Носовым обгоревшую фотографию Анны Сафроновой.
— А что на это скажешь? — спросил он, внимательно разглядывая Васькино лицо.
— Постой, откуда она у тебя? — прошептал тот изумленно.
— Какая разница… Ты мне ответь, узнаешь это фото?
— Ну, узнаю, — сознался Васька, будучи не в силах отвести от фотографии зачарованного взгляда. — Только проку в том никакого. Фото обгоревшее, и никаких примет на нем нет!
— Тогда чего скажешь на это? — Устюгов положил на стол еще одну фотографию, на которой тоже была запечатлена Анна Сафронова, только уже на фоне огромного купеческого дома и яблоневого сада.
Глаза Васьки сначала выкатились из орбит, а затем поползли на лоб.
— А эта откуда у т-тебя? — спросил он, заикнувшись от сильнейшего волнения.
— И это не твое дело, — хмыкнул гость. — Как видишь, фотографии абсолютно одинаковые!
— Ну и что с того, — буркнул Васька, справившись с потрясением. — Ты опоздал со своими ориентирами, Жорик. Я много раз пытался отыскать в Тамбове это место, но никакого рожна не нашел. Сейчас на той улице новые дома построены, так что…
— Раз мы стали с тобой друзьями, я тебе покажу кое-что, — улыбнулся таинственно Устюгов и полез за чем-то в карман.
— Бреши больше. Не стали мы с тобой ни друзьями, ни товарищами, — огрызнулся Васька.
— А я говорю — стали, и тебе это самому понятно. Ты теперь нет никто, да и всегда, собственно, был таковым. Это — раз! Существуешь ты между жизнью и смертью. Это — два! Нет теперь тебе пути никуда. Это — три! И партизаны тебя щадили лишь потому… Хотя какая разница… Считай это — четыре!
— Падла ты продажная, тварь подколодная! — разозлившись, процедил сквозь зубы Васька. — Так мне что теперь, обделаться и не жить? Думаешь испугать меня? Да мне начхать на твои потуги! Я помру от болезни не сегодня, так завтра, а ты мне считалочки устраиваешь! Ну, найдем мы клад скопцов, допустим. Так что я с золотом тем делать стану? На что оно покойному?
— Ну почему так мрачно? — покачал осуждающе головой Устюгов. — За то золото, которое в случае успеха окажется в твоих руках, в благословенной Америке из тебя молодого парня сотворят! Там наука и медицина давно уже сделали большие шаги вперед!
— Что, и яйца мне пришьют? — хмуро буркнул Васька. — Ради такого чуда я бы весь Тамбов собственноручно перекопал, ей-богу!
Гость начинал нервничать, лихорадочно дыша. Его глаза предостерегающе сузились и кольнули Носова прямо в душу.
— Я что, с тобой спорить приехал, гнида кастрированная? — произнес он тихо. — Сам знаешь, какая ситуация сейчас на фронтах. Немцам капут, понимаешь? А их приспешникам, старостам и полицаям вроде тебя, и подавно! Немцы не возьмут вас с собой, в Германию — им самим бы ноги унести…
Вкрадчивый голос Устюгова бил Ваську прямо в мозг, проникал в сердце, подавлял сознание и угнетал какой-то чудовищной, гипнотической силой.
