Потому что они очень сблизились за последний год — старый император и молодой военачальник. Август часто приглашал Германика к себе, заходил и к нему в гости. Они много беседовали, в том числе и тайно, и никому, даже вездесущим агентам Ливии, не удалось выяснить содержания этих задушевных бесед. Она и сама пыталась выведать у мужа, о чем это можно так часто разговаривать с мальчишкой, но Август в ответ на ее хитроумные расспросы только улыбался кроткой улыбкой (к старости у него появилась такая улыбка) и, доводя Ливию до состояния тихого бешенства, переводил разговор на всякие мелочи. Ливия с гневом и изумлением отмечала, что прежнего абсолютного доверия между ней и Августом, похоже, уже нет. Это ее тревожило куда больше, чем, скажем, угроза вторжения германских орд в Италию. Своими тревогами Ливия поделилась с Тиберием и приказала ему держаться настороже, чтобы в любой момент быть готовым к решительным действиям.
Проводив Германика к войскам, Август стал задумчивым, менее общительным, чем раньше. Из друзей при нем остался один только сенатор Фабий Максим, в свое время однажды деливший с Августом консульство. Собственно говоря, это могло никого и не настораживать — у Августа постоянно были любимчики, которых он приближал к себе. Но Ливия видела — это был не тот Август, к какому она привыкла. И она насторожилась. Немедленно Ливия принялась обхаживать жену Фабия Максима — Марцию, зазывала ее к себе во дворец в гости, удостаивала многих милостей, среди которых самой главной была особая доверительность в разговорах. Даже старая Ургулания, вечная наперсница Ливии, не казалась такой близкой к своей госпоже, как Марция (и эта простушка буквально таяла от счастья).
Внезапно Августа обуяла жажда деятельности. Он сказал, что собирается совершить небольшое морское путешествие — и не только ради прогулки (моря Август вообще-то не любил), а с целью проверить состояние морских портов государства, готовность флота к возможной войне. Кроме того, заявил Август, ему сообщили об участившихся случаях разбойных нападений на римские торговые суда, и за время этого путешествия он собирался выяснить, откуда идет угроза мореходству, и постараться уничтожить гнезда пиратов, расположенные на многочисленных островах. Ливия, в заботе о здоровье и безопасности мужа, предложила ему в попутчики проверенных и надежных людей. Но Август, поблагодарив жену, отказался. Ливия не смела настаивать, она знала, что в отдельных случаях Август бывает упрям как осел. Ей пришлось отпустить мужа в плавание почти одного, сопровождаемого только Фабием Максимом.
Ливия тревожилась не зря. На самом деле Август не собирался гоняться за пиратами и инспектировать морские пристани. Этот предлог для его отплытия был смехотворным, и то, что император даже не удосужился придумать что-нибудь поубедительнее, говорило о многом. Ливия, наверное в первый раз за всю совместную жизнь с Августом, по-настоящему испугалась.
Август сразу приказал капитану корабля взять курс на небольшой остров, называемый Планазия.
Беседы с Германиком не прошли зря. Чувство вины перед Агриппой Постумом грызло Августа со все возрастающей силой. Он решил навестить внука и попросить у него прощения.
25
Жизнь ссыльного Постума на маленьком островке не отличалась разнообразием. Стража, правда, не ограничивала его передвижений по острову, но особенно разгуливать тут было негде. Две-три мили в ширину, пять в длину — вот и все пространство. Отношения со стражей Постум сумел завязать неплохие, попыток бежать не делал, и ему была предоставлена относительная свобода. Стражники скучали, не зная, чем занять себя, а Постум научился убивать время тем, что пристрастился к рыбной ловле. Занятие это нравилось ему с детства, а здесь, на Планазии, возможностей ловить рыбу, омаров и молодых осьминогов было сколько угодно. К тому же богатые уловы Постума служили отличным добавлением к его примитивному столу.
В один из дней Постум увидел приближающийся к Планазии корабль. Он как раз на небольшой лодочке объезжал места возле прибрежных скал, где у него были поставлены ловушки на омаров, когда на горизонте показался парус.
Это было событием чрезвычайным: кораблям не полагалось приставать к острову, кроме единственного судна, раз в месяц привозившего припасы и раз в полгода — смену караула. Неизвестный корабль шел без каких-либо опознавательных знаков, но уверенно, не делая попыток спрятаться за крутыми скалами — прямо к бухте, где обычно вставало на якорь дежурное судно. Постум, бросив свои ловушки и повыкидывав из лодки пойманных омаров, быстро начал грести к берегу. По дороге он лихорадочно размышлял о том, к чему следует приготовиться.
Вполне возможно, что корабль привез для него хорошие вести. Но кто знает — а вдруг госпожа Ливия решила подстраховаться? От стражи, недавно прибывшей на смену, Постум кое-что узнал — в частности о слухах, ходивших по Риму. Как бы гам ни было, он решил на всякий случай приготовиться к тому, чтобы подороже отдать свою жизнь. Даже безоружный он сумеет захватить с собой хотя бы одного из своих убийц.
Стражники тоже заметили подозрительный корабль: центурион поднимал по тревоге подчиненных, чтобы ни у кого не создалось ложного впечатления, что они тут бездельничают, вместо того чтобы ревностно охранять государственного преступника. Постум окликнул центуриона и сделал ему знак, что сейчас подойдет. Все они — и стража и охраняемый — встали на берегу и смотрели, как от корабля отделилась лодка, в которой, кроме двух пар гребцов, находились еще двое — один человек в сенаторской тоге стоял на корме, а рядом с ним сидел другой, чья голова была закрыта накидкой из плотной ткани — невозможно было определить даже, мужчина это или женщина.
Приблизившись к берегу, сенатор назвал свое имя, но начальник стражи и так узнал его: Фабий Максим. Выбравшись из лодки, Фабий помог другому человеку, закутанному в покрывало, сойти на берег. Потом подозвал к себе центуриона.
— Важное государственное дело, — сказал он, — Прикажи солдатам удалиться на достаточное расстояние и сам иди с ними. Заключенный Агриппа Постум пусть останется.
Удивившись и несколько обидевшись на такое приказание, начальник стражи подчинился, напоследок бросив взгляд на Постума. И удивился еще больше, когда увидел, что преступник против обыкновения бледен и словно бы готов расплакаться. Центуриону не приходилось видеть Постума таким. Между тем гребцы, оставшиеся в лодке, принялись согласно грести назад к кораблю — очевидно повинуясь распоряжению, полученному ими раньше.
Постум так и стоял, не находя сил двинуться с места или хотя бы поприветствовать сенатора и его странного спутника поднятием руки. Одет был Постум в рваную хламиду, которую надевал, когда отправлялся на ловлю. Но и при всем убожестве его одежды, онемевший от внезапно нахлынувшего волнения, он выглядел довольно внушительно.
— Я рад тебя приветствовать, Агриппа Постум, и видеть, что ты здоров, — сказал Фабий, подойдя к нему поближе, — Теперь ты должен приготовиться к одной большой неожиданности. А я удалюсь на некоторое время.
Он отошел, а спутник его — видно было, что это мужчина невысокого роста, — немного помедлив, откинул с лица покрывало. Постум не удержался и вскрикнул, почувствовав, что ноги не держат его и он вот-вот сядет на песок. Перед ним стоял император Август, по лицу которого катились слезы.
— Сын мой! Мой несчастный сын! — сдавленным голосом выговорил Август и раскрыл навстречу Постуму объятия. Агриппа шагнул к нему, и они — дед и внук — обнялись. Фабий, не сумевший себя заставить отвернуться, глядел на эту сцену. Ему вдруг стало ясно видно, как постарел и высох император — он просто утонул в объятиях могучего Постума. И то, с какой осторожностью внук обнимал хрупкие плечи деда, и то, как тряслись эти плечи в безудержном детском рыдании, навело Фабия на мысль о неизбежной и скорой смерти Августа. И Фабий Максим больше ничего не смог увидеть, потому что заплакал сам.
— Прости меня, милый Постум, прости меня, — говорил тем временем Август, заглядывая внуку в глаза. — Я все теперь знаю. О, как я виноват перед тобой!
— Ты просишь у меня прощения? — воскликнул Постум, — Не говори так, цезарь! Как я могу сердиться на тебя, прощать или не прощать? Ты для меня — самый лучший, самый справедливый из всех людей на свете!
И он, встав на колени, поцеловал руку императора. Август, все еще не в силах справиться с рыданиями, другой дрожащей рукой гладил Постума по голове.
Им понадобилось еще несколько минут, чтобы успокоиться.
— Присядем где-нибудь, мой милый, — предложил наконец Август, — Нам надо поговорить, и разговор этот будет долгим, как я догадываюсь. Не веди меня к себе, поговорим здесь, чтобы нас никто не подслушал.
Они присели на прибрежных камнях, еще теплых от дневного солнца, которое уже начало садиться.
