один за другим… очень осторожный Кароль, когда хоть на миг приходилось задержаться, высылал стражу за собой, дабы убедиться, не преследуют ли их. Рассудительный Войтек прибежал ему утром шепнуть, что русские за ними идут не в слишком большой численности, уставшие, и, возможно, думают, поставив оружие в козлы, час на опушке леса отдохнуть. Эта новость побежала из уст в уста… как молния пролетела по сердцам всех мысль, чтобы, не давая им времени на отдых, напасть первыми неожиданно. Всегда имеет некоторое преимущество тот, кто смело сам ударяет на неприятеля. Каролю приходился к сердцу энтузиазм молодёжи, но немного боялся её подвергать опасности, хорошо не рассмотревшись. Войтек клялся, что солдаты были без пушек, без коней, пешие и не превосходили намного число повстанцев. Однако же капитан и Кароль решили, приказав приготовиться к сражению, зарядить оружие и построиться, самим убедиться в силе и позиции, занятой русскими.
Тихо объехали лесом их лагерь, нашли их, действительно, разложенных на земле, по большей части спящих, без часовых, беспечных и не слишком превосходящий силы. Поэтому можно было испробовать счастья. Солдат, напившийся, измученный походом, был сонный, никто не ожидал и не допускал нападения. Когда с этой рекогносцировки он вернулся к своим, молодёжь шумела, рвясь к этой первой пробе, горячка её, может, из всего была самой страшной. Таким образом, несколько раз выдав приказы и напомнив необходимость и долг послушания, Кароль разделил отряд надвое, строя его так, чтобы мог с двух сторон ударить на неприятеля. Впереди шли те, у которых было оружие, с тыла – косы и пики, а так как это было первое столкновение, всё горело неизмеримой жаждой встречи…
Осторожно, потихоньку подкрадываясь, шли они с обеих сторон лесом, а счастье хотело, чтобы утренний тяжёлый сон солдат и их неподготовленность позволили так приблизиться, что только на первый крик: «Вера! Польша!» русские бросились к оружию… Оружие стояло в козлах, порядка не было, страх овладел ими аж до старшины, смешенные голоса, противоречивые приказы, шум, проклятия вырвались разом, а тут и повстанцы двинулись, выстрелив только, на солдатство… Едва десятый имел время схватиться за карабин, половина их была разбросана по земле, которую тут же схватили наши… Русские под предлогом построения разбежались на поле и в лес, почти было не с кем биться. Разбуженный капитан, с головой, обвязанной шарфом, летал с обнажённой саблей и ругался, сколько влезло. Удалось ему всё-таки среди этого замешательства собрать какую-то горсть и с ней начать достойное отступление.
Наши, сдерживаемые Каролем, который не хотел их слишком выставить на опасность, стремились, однако же, за русскими, часть их была вооружена собственными карабинами… Лагерь русских, в котором минутой ранее стояли на бивуаке, был теперь в руках повстанцев, даже зелёный ящик, этот русский ковчег, в котором покоилась артель, бумаги, багаж, достался нашим. Одну только повозку с женщиной сам капитан, ведя в руке коня, вытянул за собой. С обеих сторон прогремело ещё несколько выстрелов… несколько человек пало ранеными… а спереди и счастливо удержанном поле боя трупы русских… ружьями охотников поверженные первыми выстрелами…
Вытянувшись немного в поле, потому что боялись засады в лесу, русские сосредоточились, сбились в квадрат, но через минуту раздумья не хотели броситься на повстанцев, занимающих их лагерь, для того чтобы отбить добычу, думая, что нападающие, численность которых оценить не могли, должно быть, значительно сильнее, когда отважились на них напасть. Кароль же, забрав брошенные карабины, тот зелёный ящик с грузом, немного денег, немного ранцев и другую добычу меньшей ценности, не думал также преследовать неприятеля, радуясь, что первое столкновение было победным, отступил в лес, на более видную дорогу, и в порядке пошёл среди разных окриков триумфующей молодёжи. Многие из неё рвались на оставшихся русских, нельзя им, было, однако, дозволить опасной вылазки, и выдали самые суровые приказы к дальнейшему походу…
Трудно обрисовать чувства тех несколькодневных солдат после получения такой лёгкой победы, которой почти полностью были обязаны благоразумному управлению старого капитана. С каким запалом, идя, воспевали снова хором триумфа «Боже что-то Польшу…»! Трудно также описать, с каким стыдом тот отряд пехоты начал медленный марш в деревню, из которой вышел двадцатью четырьмя часами ранее. Он потерял несколько человек убитыми, около двадцати человек было ранено, потерял зелёный ящик и больше двадцати единиц оружия. Солдаты как-то отсиживались в лесах и рвах, дело было, однако, в том, чтобы утаить поражение, и решили возвращаться аж ночью и запретили раненым и здоровым произносить хотя бы слово обо всём этом случае. Капитан, который чувствовал, что его обременяет наибольшая ответственность, ругался последними слова на подчинённых, поручики проклинали унтер-офицеров, унтер-офицеры сваливали вину на сонливость солдат, словом, каждый себя оправдывал, а на других сбрасывал ответственность. Заметили, что и тот, что первым крест на могиле повалил, и те, что издевались над трупом, все пали от первых выстрелов. Была это случайность, но в ней почувствовали мстительную руку Бога. Наказав самое суровое молчание, командир разбил в этот раз лагерь в чистом поле и решил дождаться ночи, чтобы потихоньку вернуться в деревню.
Тем временем наши под хорошим предзнаменованием занимали место, предназначенное для нового лагеря, а одержанная победа оживила их, прояснила и добавила духа. Захваченная повозка, кроме незначительной суммы денег, содержала запас провианта, который очень пригодился, порох, пули и пистоны. Одни карабины, может, были ещё более достойной добычей. Радовались также им, а сверх всего штыками, те, что их схватили.
Новый лагерь был также окружён лесом, а с другой стороны укреплён глубокой речушкой, доступ к которой не был лёгким. Пуща, на опушке которой он разложился, тянулась далеко и была полна тех поселений из лесных хат лесников, в которых могли быть помещены больные и раненые. В этой первой встрече несколько человек получило контузию от пуль, но потери в людях не было. Раненые, среди которых находился и горячий Войтек, так гордились и радовались своими ранами, как иногда дети новой одежонкой или каким-то подарком, который в их глазах делал их взрослее. Рана есть крещением солдата, чувствует себя уже настоящим защитником родины тот, кто за неё хоть капли крови пролил.
Недолго, однако, можно было отдыхать, должны были вернуться к тем же работам, которые прервал поход; устроили костры и меха для кузницы, начали шить мундиры, а старшина переписывала людей, делила их, муштровала. Так прошло несколько дней в спокойствии, немного оружия пришло разными дорогами, но это подкрепление было незначительным. В большей части охотничье и плохое, едва на первый наскок могло служить, а так как людей
