В один из прохладный октябрьский дней, когда северный ветер гнал над Донецкой землей низкие и тяжёлые, свинцово-серые тучи, которые едва не задевали выступающие из тверди величавые шахтёрские терриконы, Витя Петров заявился в мазанку к Вите Третьякевичу.
Два Вити хорошо знали друг друга и до войны, по учёбе в школе, но с того дня, когда Петров принял в мазанке Третьякевичей торжественную клятву вступающего в «Молодую гвардию»; отношения их, сплочённые чувством борьбы с одним врагом, ещё укрепились; хотя и виделись они за всё это время всего пару раз. Ведь Витя Петров, по прежнему жил вместе с матерью и сестрой в селе Большой Суходол, в десяти километрах от Краснодона.
Но ещё прежде, чем Петров постучался в низкую дверцу дома Третьякевичей, Витя Третьякевич уже знал о его приближении, так как ему сообщил об этом один из недавно принятых в организацию мальчишек — Семён Остапенко.
— Здравствуй, рад тебя видеть! — протянул Петрову руку, Витя Третьякевич.
После крепкого рукопожатия, Витя Петров мрачным голосом поведал, о том, что сам видел, как фашисты привезли на грузовике винтовки, несколько автоматов и коробки с патронами, и сгрузили их в небольшой, собранный из железных листов домик, который прежде использовался как дополнительный склад при шахте.
По мере того, как Петров рассказывал, Витя Третьякевич задавал ему уточняющие вопросы и, получая на них ответы, делал короткие записи в своём блокноте. Но эти шифрованные записи, кроме самого Вити, вряд ли кто-нибудь смог бы разобрать.
Петров закончил следующими словами:
— Склад с оружием охраняется: там три фрица постоянно дежурят. И ещё примерно в двухстах шагах от склада стоит дом, где прежде жил сторож шахты и его семья. Сейчас сторожа толи расстреляли, толи просто выгнали, а в его доме поселился какой-то гад фашистский, и его охраняют даже лучше, чем склад с оружием. У них там в огородике даже мотоцикл стоит, на котором пулемёт закреплён. Но это всё ничего. Справимся. Ведь мы будем брать склад с оружием. Да?
— Да.
И тогда Петров проговорил:
— Я понимаю, что у тебя есть вполне определённые планы, относительно того, кто будет проводить эту операцию, но всё я прошу, и даже — настаиваю — я желаю принимать участие в этой операции. Я хорошо знаю местность. Я уже не могу просто сидеть на месте. Я мстить хочу! Очень хочу!
— Да разве ж ты сидишь на месте?.. Ладно, я тебя понял. Да только я не могу самолично принять решение: кто будет в этой операции принимать участие, а кто — нет. Ведь, помимо меня, в штаб нашей организации входят и другие люди. Я не царь, я не бог, я просто комиссар «Молодой гвардии»; то есть в моей ведомости, в основном политически-агитационная деятельность, в то время, как командир прорабатывает боевые операции.
На прошедшее тем же вечером в мазанке Третьякевичей совещание штаба «Молодой гвардии» был приглашён и Витя Петров, как человек, уже прошедший многочисленные проверки, как отличный товарищ, которому полностью доверяли.
На этом совещании присутствовали: Ваня Туркенич, которого, как опытного лейтенанта Красной армии назначали командиром; Витя Третьякевич — комиссар и Ваня Земнухов, который отвечал за конспирацию и разведку. И Ваня Земнухов подтвердил сведения полученные от Вити Петрова — об устроенном у шахтёнки складе оружия ему рассказал один паренёк, которого ещё не приняли, но после проверки в деле собирались принять в «Молодую гвардию». Помимо того, посёлок Первомайку представляла Уля Громова. Она сидела рядом с Ваней Земнуховым, близорукие глаза которого сияли тем же прекрасным пламенем любви, что и очи Ульяны — он был счастлив тем, что преподнесённые ей стихи нашли в Улином сердце, и она, не говоря много, просто посмотрела на него так, что Ваня почувствовал себя счастливейшим на всей земле человеком.
Ну а ещё в мазанке присутствовал Серёжка Тюленин, лицо которого являло собой странное сочетание тех мрачных оттенков, которые откладывает на людях война и постоянная близость смерти; и светлейшие оттенки чувства светлой юношеской любви, которая в эти дни расцвела между ним и Валерией Борц.
Не было Любы Шевцовой, которую хоть и не ввели в штаб, но, как лицу ответственному, разведчице, доверили присутствовать на нескольких прошедших заседаниях. Но в эти дни Люба отправилась в Ворошиловград, где надеялась установить связь со взрослыми подпольщиками.
Порывистый Серёжка Тюленин едва сумел выслушать до конца Витю Третьякевича. Но вот он вскочил, треснул кулаком по столу, и воскликнул:
— Ну и чего же мы тут сидит да обсуждаем?! Ведь уже всем совершенно ясно, что надо брать этот склад с оружием!
Тогда поднялся со своего места Ваня Земнухов, и заговорил своим очень спокойным, рассудительным голосом:
— Общая ситуация, вроде бы, действительно ясна, но нам просто необходимо проговорить все детали готовящейся операции; помимо того, каждый, принимающий в ней участие, должен получить конкретное задание. Ведь у нас серьёзная организация, а дело, которое мы сегодня должны провернуть — очень ответственное. И вообще, быть может, сейчас найдутся такие аргументы, что дело придётся отложить…
Серёжка Тюленин стремительно прошёлся по мазанке, и всё-то казалось, что вот сейчас он выскочит на улицу, и сам, в одиночку побежит отбивать оружие у немцев.
Но вот началось совещание. Витя Третьякевич бодрым, деловым голосом зачитал составленный им план боевых действий; отдельные моменты этого плана обсуждались, но в целом же всё, что было им задумано, участники штаба «Молодой гвардии» приняли.
И уже в конце этого совещания Серёжка Тюленин проговорил:
— Вот и скажите: стоило на это время тратить, а? Прямо бы сразу взяли, да и пошли. А теперь придётся откладывать дня.
— Стоило, Серёжа, стоило, — улыбаясь, заверила его Уля Громова. — Хотя бы для того стоило, чтобы ты постепенно к воинской дисциплине приучался…
* * *
Они по одному вышли из города в родимую, донецкую степь, и встретились в заранее условленном месте. Это были ребята из группы Серёжки Тюленина, и ещё — Витя Петров, который был самым мрачным и сосредоточенным из всех них.
Всего — пять человек, и только у двоих из них — у Серёжки Тюленина и у Стёпы Сафонова имелось огнестрельное оружие; зато каждый нёс с собою по мешку, в который было насыпано немного картошки — эти «картофельные» мешки тоже входили в составленный Витей Третьякевичем план. Самого Вити с ними не было, потому что он намеривался в эту же ночь участвовать в нападении на машину с фашистскими офицерами…
Что касается пути до маленькой шахтёнки № 4-17, то он ничем примечателен не был.
Ну, разве что, сияло приветливо и мило солнце не жгучее, солнце осеннее. Ну разве что от трав увядающий шёл аромат лёгкий и приятный; ну разве что каждый шаг по родимой земле был удовольствием ни с чем несравнимым.
И уже в поздних сумерках подошли к этой шахтёнке, но остановились на безопасном расстоянии, где их никто не мог увидеть, и там улеглись на землю и, окружённые беспрерывным, завораживающим, и, словно бы песнь какую-то поющим, шелестом трав; и лежали, не разговаривая, — ждали.
…Время ожидания не было напряжённым, и не тянулось оно, а пролетело быстро, потому что всё окружающее их, было их домом, их Родиной, и только вот враги, отдалённые окрики которых время от времени доносил до них ветер, были здесь чужими. Но эти окрики вражьи казались столь ничтожно слабыми и ненужными против того величественного, казалось бы к самому небу вздымающемуся шелестящему хору умирающих трав, который незримыми, торжественными волнами наплывал на них со всех сторон…
В те мгновенья ребята верили, что в каждой, в каждой травинке есть душа, и теперь все они, миллиарды этих изящных душ трав и цветов вздымаются к небу, по которому медленно и величаво плыли густые, похожие на перины, но уже совершенно тёмные облака.
Там, в небе над их головами, в каждое мгновенье происходила некая непостижимая для них, но нужная работа; оттуда доносился мягкий шелест, там словно бы чьи-то огромные крылья двигались и кто-то мягко и успокаивающе дышал безмятежной свежестью на всю эту огромную, шелестящую степь.
И когда пришло время действовать, то ребята даже испытали некоторое сожаление от того, что надо отрываться от этого единения со спокойной природой, и даже казалось им, что это счастье слушать степь и небо неповторимо, и не вернётся к ним никогда-никогда.
Но им надо было идти к этому складу оружия, и они пошли, крадучись. В них велико было чувство ответственности перед своими товарищами, и перед иными людьми, которых они не знали, но с которыми жили на одной земле. Это чувство было сильнее естественного, но всё же животного, обусловленного оставшимися нам с каменного века рефлексами заботы о своём собственном благе.
Тщательно продуманная Витей Третьякевичем и Ваней Земнуховым операция прошла стремительно и успешно. Охранники, двое из которых были пьяны, а третий и вовсе храпел, — даже и не успели ничего понять, как были уже мертвы; и несмотря на то, что один из них, уже мёртвый, вырвался и, повалившись на землю, довольно-таки громко шипя, забился в агонии — он не был услышан, потому что из стоявшего на некотором отдалении дома ярко лился электрический свет, истошно гремела музыка; и орали голоса пьяных немцев, в которые вплетались иногда истерично-весёлые взвизги пьяных девиц…
