— А что, граф, не казаки ли мы сегодня?
— Смею сказать, государыня: отменные.
— Нет, граф, вы неисправимы! То я лошадь, то казачка…
— …то лучшая российская душа!
Он никогда не злоупотреблял публичными комплиментами, да ведь прорвалось.
Остальные-то по заслугам пили и ели. Эка, отмахай-ка семь верст! А до Троицы чуть ли не сотня набирается. Иные слабые души ужас пробирал.
Но ведь никто, кроме Алексея Разумовского, не знал истинных намерений государыни. После изрядного аппетитного завтрака под дубками она первой встала и пошла к тотчас же подкатившей карете.
Карета развернулась… и понеслась в сторону Москвы! На этот день богомолье кончилось.
Назавтра все повторилось сначала. Но только отсчет начался со вчерашних памятных дубков. До прекрасной березовой рощицы вблизи села Тайнинского. А потом?..
Потом опять же в Москву. Чтоб на следующий день начать путь от березовой рощи до соснового борка…
…до шумной веселой мельницы на приглянувшейся речушке…
…до роскошного кабака, нарочно для того и построенного…
…до Святого колодца…
…до сельской свадьбы, приуроченной к такому событию…
…до купецкого села Братовщина…
…до Клязьмы…
…до других дубков…
…до очередных березок…
Хождение к Троице-Сергиевой лавре, с неизбежным возвращением в Москву, с заходами и заездами ко всем именитым паломникам, с гостеваньями иногда дня по три, с попутными свадьбами и крестинами, с молебнами во всех встречавшихся церквах, перебивавшими дорогу развеселыми хороводами, со стоящими обочь на коленях, повязанными единой цепью колодниками, с нытьем несчастного маркиза, с нервными припадками великого князя, с попутной любовной утехой многочисленных фрейлин, даже с похоронами некоторых ослабевших паломников, продолжалось почти целое лето.
Государыня Елизавета Петровна не любила мелкошажно ходить. Она широко, по батюшкину нраву, шагала. Как же ближайшие люди могли от нее отставать?
Графа Алексея Разумовского выручала счастливая подагра. Во все продолжение паломничества он если и покидал карету, так только для того, чтобы всласть поваляться на коврах при лужке, при зеленом поле…
Жизнь он понимал по-своему.
Во время путешествия государыни в Киев по подписи собирали с обывателей 23 000 лошадей; 15 000 под одну только свиту! Но, выставлял лошадей, малороссийская старшина, а за ней и простое казачество выставляли и громкое требование:
— Ге-етмана!
— Геть нам главного козаченьку!..
Собирали подводы, а одновременно и подписи под челобитною: «Матушка Государыня, защити народ свой от лихоимцев и разорителей!..» Это было как припев к бесконечной чумацкой песне.
К тому же и «друг нелицемерный» не уставал повторять:
— Заступись, господыня. А они, когда потребно будет, заступятся за тебя. Вон турки опять на рубежах! Вон лукавые ляхи! Не премину ругать их, хотя утверждают, что Разумовские произошли от польских князей Рожинских. Стенает народ малороссийский от неурядиц…
— Друг нелицемерный! — не возражала Елизавета. — Мы же договорились: вот подрастет наш гетман.
Гетман подрастал. Он уже был президентом Академии наук. У него вслед за старшим братом появились свои поместья на земле близ киевской. Гетмана, конечно, в Петербурге назначали, но его еще и избирали из своих знатных малороссов. А чем не знатен Кирилл Григорьевич Разумовский?
К тому ж свой человек в Петербурге. Самостоятелен и уже не холост, женат. И на ком? На племяннице самого канцлера Бестужева, урожденной Нарышкиной! Считай, на сроднице императрицы.
Да, поартачился еще не нагулявшийся младший братец, но куда денешься против старшего? Особенно если канцлер да граф Алексей Григорьевич давно, еще в бытность за границей, его оженили. Сама государыня благословила молодожена, поднеся ему на золотом подносе шесть тысяч душ, да шесть тысяч рубликов. Много ли найдется по Малороссии даже бунчуковых полковников с такой ясновельможностью?
Сенат получил Указ: «Быть в Малороссии гетману по прежним тамошним правам и обыкновениям и оного во всем на таком основании учредить…»
А раз есть Указ и есть гетман — уже добропорядочный семьянин, чего же более тянуть?
В 1750 году в славный казацкий стан Глухов приехал один из самых доверенных императорских людей граф Гендриков. По вежливому его приглашению собралась вся генеральная старшина во главе с сыном последнего гетмана, Лубянским полковником Апостолом. Опять прошение на имя ее императорского величества. Тут уже подписывались без обиняков. Поименно и об одном же имени: Кирилл Разумовский, ясновельможный пан и он же президент Академии наук!
Правда, среди генеральных полковников, бунчуковых товарищей, старшины полковой, сотников, архиереев и всего окрестного духовенства рядовых казаков не оказалось, но велика ли беда? Да и какой наигромаднейший дворец все казачество поместит? Набольшие люди выбирали, для их же блага, казачьего гетмана, а дело казаков — махать сабельками, коль нужда придет.
Самого Кирилла Разумовского в тот день в Глухове, конечно, не было, — он пребывал в приятной беседе со старшим братом, к чему позднее присоединилась и сама государыня. А в Глухове и без него шло все как должно. Собрались полки с музыкою и стали в казачий круг; те самые полки, что государыню встречали, в тех же парадных черкесках. Торжественное шествие началось. Несли знамя, гетманскую булаву, которая знавала еще Богдана Хмельницкого. Несли бунчук, печать, все под охраной гетманской когорты. А впереди всех ехал секретарь с высочайшею грамотой; он же и зачитал ее, не утруждая графа Тендрякова. По прочтении граф лишь вопросил:
— Кого избираем в гетманы, козаченьки?
Все единодушно отвечали:
— Козацкого сына!
— Ясновельможного земляка!
— Кириллу Разумовского!
— Геть!
— Так тому и быть!..
Оставалось с той же казацкой лихостью проследовать в глуховский казачий храм, прослушать проповедь архиерея, гремя по каменному полу саблями, вытерпеть великое молебствие во здравие гетмана — и уже потом всем казацким кругом всласть омочить усы.
А в это время сам гетман пребывал у старшего брата в ставшем уже знаменитым Аничковом дворце и хныкал:
— То женить меня! То в президенты! То в гетманы! Может, сразу в императоры?
Старший брат щелкнул его по глупому лбу и присоветовал:
— Сук по себе руби, Кирилка! Отринь!
— Чего, чего?.. — сделал вид, что не понимает намек.
— А того. Великую княгиню Екатерину оставь в покое. Без малохольства. Ей быть при дурачке Петре Федоровиче, статься может, и при короне… Все в руке Божьей. Не вечна же господыня Елизаветушка…
— Вот, вот, брат. Ты мне отца вместо, но скажи: твой-то сук по тебе ли?!
— Ах ты сопляк! Тебе ли попрекать меня?
Не в шутку уже трепанул по загривку, сбив роскошный парик. Пожалуй, и побольше бы досталось малороссийскому гетману, но тут парадный камер-лакей, распахивая двери, поспешно провозгласил:
— Ее императорское величество Елиза!..
Он еще не договорил, как и она сама предстала пред очи драчливых братьев.
— С чего шум?
— С великой радости, государыня, — поклонившись, припал к ручке старший.
— Позвольте, ваше императорское величество?.. — испросил младший и тоже удостоился.
Старший с новым поклоном придвинул кресло к столу; младший сам, не дозволяя сделать это камер-лакею, подал прибор чеканного серебра, с императорским вензелем на тарелке и кубке. Пользоваться им старший брат не дозволял никому. Прибор всегда находился в особом поставце, чтобы слуги при гостях не перепутали чего. Ведь и остальная посуда была из серебра же, только с вензелем графа Разумовского. Пойди разберись в подпитии!
Выкушав свой именной бокал, Елизавета лукаво продолжила расспрос:
— Так в чем же радость, братья мои дорогие?
— В вашем добром здравии, господыня, — ответил старший.
— В лицезрении вас, ваше императорское величество, — скромно добавил младший.
Она не стала их томить:
— Ах, лукавцы! Так я скажу тогда: фурьер загнал пять лошадей, чтобы принести вашу радость. Кирилл Григорьевич Разумовский избран гетманом всея Украйны! Как и должно быть, — добавила она строго.
Кирилл встал на колено:
— Позвольте, ваше императорское величество, принести вам нижайшую присягу!
Елизавета была в восхищении:
— И где он всему этакому научился?
— Да ведь при берлинских да парижских дворах отирался, — без обиняков ответствовал старший брат. — Как это там называется?..
— Сюзерен присягает королю, — поднимаясь, подсказал младший.
— Нет, каков наш гетманек! — не унимала своего восхищения Елизавета. — Значит, за нашу Украйну я могу быть спокойна?
