— Сюзерен присягает королю, — поднимаясь, подсказал младший.
— Нет, каков наш гетманек! — не унимала своего восхищения Елизавета. — Значит, за нашу Украйну я могу быть спокойна?
— Прибавьте, ваше императорское величество: в полном спокойствии, — уже на правах гетмана заверил Кирилл.
Елизавета поднялась из-за стола.
— Тогда я пойду заниматься проклятым Фридрихом. Все дипломатические сношения с Пруссией прекращены, а наше доблестное воинство знай просиживает портки за карточными столами!
Проводив государыню до кареты, Алексей вернулся к столу. Заодно и к прерванному спору.
— Так говоришь, сынку… я ведь тебе отца вместо? — Кирилл кивнул. — Говоришь, я не по себе сук рубил? Нет, милый братец. В самое трудное время для Елизаветушки ей под руку подвернулся… Она тогда не на серебре-золоте едала… лишь жалкие крохи падали со стола Анны Иоанновны да ее проклятого Бирона! Ей-ей, монастырь уже грозил Елизаветушке… а я мог с вырванным языком по Сибирям околевать… Забыла, думаешь, нынешняя вседержительница мое непорушное преданство? Как и мою вечную любовь?.. Так-то. Молчи! — не дал он ему рта раскрыть. — Ничего не отвечай. А не то!.. — пригрозил, не зная, конечно, что сделает с любимым братцем.
Но Кирилл и не думал отвечать. Он просто припал к плечу старшего брата и пьяненько твердил:
— Отца вместо… да, отца…
По-отцовски Алексей и посетовал:
— А нё слишком ли много мы пьем-то?
Кирилл потряхивал сбившимся светлым париком — сам Алексей предпочитал темные, под цвет обрезанной чуприны, — Кирилл со всем соглашался.
— Многовато… Больше не будем?
— Не будем. Давай по последнему бокалу… давай я тебя поцелую, младшенький!
— Поцелуй, поцелуй, старшенький.
И расцеловались, и выпили, и снова целовались, прежде чем Алексей продолжил и для него не совсем ясное поучение:
— Все проходит, Кирилка, а память людская остается. Вот каждый теперь знает: Аничков дворец. Но почему не говорят: Разумовский дворец? Потому, что на месте этого дворца были казармы полка, которым командовал полковник Аничков… царствие ему небесное! Всего лишь какой-то полковник. Ничем особо и не отличившийся. Ан нет — отличие, посмертное. Аничков дворец! Назовут ли когда моим-то именем? Чую: не назовут… Хотя я Римский граф, первый камергер, да что там — герцог… и прочее, прочее. Так что мотай, Кирилка, на казацкий ус… жаль, нельзя при дворе носить усы… но ты все-таки мыслишку наматывай… Память оставь о себе. Может, поболее, чем моя… Гетманство за блажь придворную не считай. Ради ридной Украйны поспешай делать добро. Мати-то наша — что? Давай за матушку!
Братья обнимались, не подозревая, что ей, графине Наталье Демьяновне, в это время икалось. После она рассказывала, а сынкам сестры передавали, что давно-давно, еще при рождении Алешеньки, ей приснилось, что одновременно явились на небе солнце, луна и ясен месяц — что бы это значило?! А казацкая цыганка и скажи ей: ты, Наталья Розумиха, да солнышко твое старшенькое, да месяц твой младшенький, вот что!
Ошиблась ли, по причине очередного набега порубанная татарскими саблями, цыганка?..
Часть шестая
Весело на пиру бесчестном
Странная складывалась жизнь при малом дворе: ни князь к княгине, ни княгиня ко князю. Казалось бы, какое до всего этого дело графу Разумовскому? Но он-то ведь был при Елизавете, а Елизавета чуть ли не ежедневно жаловалась:
— Друг нелицемерный, скажи — что делать? Который год в супружестве, а наследника нет как нет!
— Так ведь Петр Федорович… — начинал крутить хохлацкие крендельки Алексей.
— Петр! Федорович! — уже на него гневалась Елизавета. — Да после него-то кто?!
На этот вопрос сам Господь Бог не ответил бы.
Елизавета еще прямодушнее говорила:
— Как быть наследнику, если они и спят-то по разным кроватям?
Разговоры такие происходили, разумеется, без посторонних. Алексей похохатывал:
— А-а, посадить их обоих на единую цепь!
При этом упоминании Елизавета сердилась нешуточно. Дело в том, что она, запретив смертные казни, — кроме дыбы, кнута и рванья языков, само собой, — возродила обычай батюшки: за разговоры в церкви виновных сажать на цепь. Для высших чинов цепь была сделана из золоченой бронзы.
На что и намекал Алексей. Наследник-то, приплясывая во время службы, батюшке свой непотребный язык показывал. Екатерине приходилось унимать его; значит, ссоры-разговоры в Божьем храме. Прямая дорожка под указ!
— За благо будет, если цепью прихватить к одной кровати. Прикажи, государыня! Авось и детки пойдут…
Елизавета смотрела на него глазами воробьиной нежности и качала головой:
— Не пойдут, Алешенька… Я по-женски говорила с Катериной. Он, чертенок непотребный, к ее прелестям за все эти годы и не прикасался. Каково?!
— Не может быти! — восклицал Алексей с напускным ужасом, потому что про все это знал распрекрасно.
— Быти не должно бы… да быти есть… Ах, как бы не корона моя златая!.. — припадала она к плечу Алексея, и он верил в искренность ее нынешних, царских слез.
Ведь десять лет только и прошло, как она, будучи в боевой кирасе, самолично, на своих руках вынесла из кровати малютку-императора Иоанна Антоновича, поцеловала с истинно материнской нежностью, побаюкала, прослезилась и передала на руки ему со словами:
— Пока я управлюсь с остальными охальниками, ты поезжай-ка в мой дом и пуще глаза береги дитятю.
Он тоже не забыл, как нес к саням несчастного императора, в меха закутанного. Тому вздумалось пореветь, а что ему в роток сунешь? Единое — палец. Малютка император и тому был рад…
Это не помешало, конечно, отправить его в Мезень. Но ведь вместе с матерью? С отцом опять же? Да и со всеми другими родичами. Как можно было разлучать!
Разлучили-то уже позже, из опасения в Шлиссельбург безымянно заточили…
Вот и пойми: истинна ли точка по деткам?
Двадцать годиков он уже спознавал Елизавету — и спознать не мог. «Несообразная баба, если уж по-мужски судить», — только думал в иную ночь, а вслух, даже при самой горячей нежности, не высказывал.
Правда, на этот день, в Царском Селе, что-то у него в душе закипело. Вечные гости, вечная толкотня, а жить-то когда?
Может, некая круговерть совершилась и в царственном сердце, прикрытом лишь ослепительно белой, до невозможности нежной, колышущейся грудью. Алексей как милостыню попросил:
— Моя господыня, не пообедать ли нам сегодня вдвоем? Без гостюшек надоедливых?
— Без гостюшек? — вышла она из своей безмятежной задумчивости. — То дело!
— Це дило! — подтвердил он восторженно и дернул за левый шнур.
Вошел ближайший камер-лакей.
— На два куверта. Никого не принимать.
— Слушаюсь, — отвесил он два поклона.
Алексей дернул за правый шнур, что значило: обед можно подавать.
Его недавняя затея, возникшая после слов:
— Да возможен ли обед вдвоем? Даже без слуг?
При всей своей кажущейся лености ума Елизавета была прозорлива:
— Сказывал мне как-то маркиз Шетарди…
— Опять маркиз? — ревниво перебил Алексей. — Пудрильный шкаф?..
— Погоди злословить, — осадила Елизавета. — На тот раз была не пудра — совсем иное. В Версале, чтобы слуги не мешали приятному времяпрепровождению, завели столовую машину… Погоди! — подняла она грозный пальчик. — Значит, на первом этаже, в кухонном ли, в буфетном ли зале, накрывают как должно стол и ставят его в подъемную машину, сделанную по размерам же стола. Король ли… любовница ли евонная… — игриво потупилась Елизавета, — дергает за шнур сигнальный — и столец, поставленный к тому же на колесики, плавно подается наверх. Ну, подкатить его поближе не составляет труда и королю, коль он жаждет уединения… — вздохнула Елизавета.
Никогда не занимался инженерными делами ни певчий Алексей Розум, ни граф Алексей Разумовский, но все сразу понял.
— Машину — выпишем. Инженеры французские за деньгами сами прибегут!
И ведь верно, быстро завертелось дело. Все вышло как в Версале, а может, и побогаче: нутро-то машины было обшито отменными расписными панелями, с игривыми картинками. То Адам в чем мать родила яблоко полногрудой Еве подает. То Амур-дитя пускает стрелу под брюшко русской, а может и хохлацкой, совратительнице. То возлежат двое в полной неге… а пойми возьми, что вытворяют!
Первые гости прямо млели при таких обедах. Великий князь так сам пробовал забраться в чудную машину. Екатерина с серьезным видом изучала ее устройство.
— Как я стану императором, — приплясывал дурашливо великий князь, — так обязательно заведу такую же!..
— Но ты еще не император, племянничек, — останавливала тетка его фантазию. — Не хорони меня загодя-то!
