— Слава те господи, опять на российской стороне, — снимая картуз, перекрестился Елохин. — Я, ваше благородие, уже года три как все на татарской сторонке проживал!
— Ну? — удивился Сеня. — Неужели и к казакам не приезжал!
— Не было случая, нас все по Чечне да по лезгинам гоняли, — ответил Санька, с удовольствием разглядывая дорогу.
Лес и река остались позади. Впереди стояла пыль от колес ранее прошедших экипажей, из-за холмов уже виднелась станица.
Возок обогнал шедших вразвалку солдат, армян, остановившихся возле высокой арбы, в которой перепрягали волов. На холме, у пыльной дороги, играли босоногие казачата. Возок пронесся мимо телеги с солдатскими вещами и, легко поднявшись на холм, покатил вниз. Станица, обнесенная валом и плетеными изгородями, лежала перед ними. Дымок вился над хатами, кое-где уже зажигали огни.
У самой околицы стоял пехотный офицер с черными, лихо подкрученными вверх усами. Он держал в руках какие-то бумаги, но глаза его были устремлены вперед, в сторону приближавшейся оказии. Вдруг взгляд его оживился, блеснули белые зубы и улыбка осветила лицо.
— Александр Николаевич, поручик Небольсин! Сюда, сюда! — махая рукой, закричал он, видя, как возок сворачивает в сторону верхней улицы.
Кучер остановил коней, и Небольсин узнал в офицере своего старого приятеля еще по Моздоку поручика Гостева.
— Прокофий Ильич! Какими судьбами? — с радостным изумлением спросил он.
— По воле начальства, Александр Николаевич, — рассмеялся поручик. — Да вы не вылезайте, лучше я сяду с Сеней рядом, — взбираясь на возок, сказал Гостев и, шлепнув по плечу Сеню, спросил: — Помнишь али забыл меня, Арсентий?
— Как можно забыть, Прокофий Ильич! Такого, как вы, человека до смерти не забудешь! — осклабился Сеня.
— Ну, ладно, поговорим дома, а теперь ко мне! Я ведь вас, Александр Николаевич, уже с час у околицы поджидаю, — сказал поручик. — Сворачивай вниз, вон туда, возле церкви. Там мое жительство. Дом, не скажу, большой, обыкновенная казацкая хата, зато жареный гусь с картошкой да добрая чепурка кизлярки ожидают на столе, — пообещал Гостев.
— Да как вы узнали, что я сюда еду? — удивился Небольсин.
— А очень просто. Я ведь буду начальником оказии, которая поведет вас всех до Наура. Ну, в списках оказии я и увидел вашу фамилию. Правь налево, во-он туда, где девка через дорогу переходит, к крылечку, к крылечку подвози, — командовал он вознице.
Услышавшая голоса девушка широко раскрыла ворота, и возок подкатил к самому крыльцу, на котором усатый и в бакенбардах солдат чистил офицерские сапоги.
— Приехали! Принимай гостей, Настя, а ты, Егорыч, — обратился он к солдату, — беги в лавочку да тащи чаю, сахару да водки очищенной.
— И давно вы здесь обитаете? — спросил Небольсин.
Возок его стоял разгруженный во дворе, вещи внесли в горницу, поручик умылся, переоделся и в одной шелковой рубашке сидел за столом, накрытым белой скатертью.
Было уютно, по-домашнему.
Хозяйка, степенная казачка лет сорока пяти, внесла миску с борщом.
— Откушайте на доброе здоровье! — низко кланяясь, сказала она.
— Людей их благородия не забудь накормить, хозяюшка, — напомнил казачке Гостев и, обращаясь к Небольсину, продолжал: — Скоро полгода, как засел в Шелкозаводской. Наш батальон стоит на охране оказий и путей. — Он придвинул к гостю борщ. — Кушайте на здоровье, Александр Николаевич. А ведь я недавно у вас во Внезапной был. По казенному делу ездил.
— Как во Внезапной? И не зашли? — удивился Небольсин.
— Был. Только недолго, всего двое суток. А не зашел потому, что вас в это время в крепости не было. Вы на чечена с отрядом ходили. Зашел я в штаб во Внезапной, а там адъютант такой, больше на шпака, чем на офицера, похожий, с чудной фамилией… не то Цыпленков, не то Курочкин.
— Петушков? — догадался Небольсин.
— О-о, точно, он самый. Ну, так этот фендрик мне важно так ответил: «Поручик Небольсин в набег ушел».
— А где ночевали? Надо было прямо к Сене идти.
— Ку-уда там! — махнув рукой, засмеялся Гостев. — Этот самый Петушков вдруг ни с того ни с сего подобрел ко мне и пригласил меня вечером к князевым девкам.
— Князевым? — переставая есть, спросил Небольсин.
— Угу, — аппетитно уплетая борщ, кивнул хозяин. — Голицынским. Я и то сегодня глядел на их возы, не встречу ли, думаю, кого из знакомых. Никого.
— И как, посетили девушек?
— А как же! Вина и еще какой-то там чепухи захватили с собой. Ну, посидели мы, выпили с девушками, Петушок этот раскукарекался, разные там бламанже да пуркуа по-французски стал выговаривать, ломаться да важничать, а я подвыпил и с какой-то актеркой целоваться стал, даже сватался. «Выходи, — говорю, — за меня замуж, да едем со мной в станицу». А она, шельма, смеется. «Я, — говорит, — крепостная, не отпустит барин». «А мы твоего барина и не спросим. Увезу тебя, как чечены волоком увозят», — развеселившись, вспоминал Гостев.
— А что, Прокофий Ильич, если бы девушка та согласилась, неужели вы ее на самом деле увезли бы?
— С чистым сердцем увез бы! — горячо воскликнул Гостев. — А как же иначе? Таких слов я б, Александр Николаевич, на ветер не бросил. А разве ж это плохо, украсть из неволи человека? По-моему, дело это доброе, и, ежели б эта актерка не была дура да согласилась, давно б я ее где-нибудь здесь на хуторах прятал.
— Да как это сделать? — наблюдая за хозяином, спросил Небольсин.
— Ка-ак… — с усмешкой протянул Гостев. — А как цыган коней ворует. Ему ведь труднее. И народ кругом, и лошадь-то не понимает, что с ней делают, а тут живой человек, сам на свободу рвется.
— Ну, украдешь, а где ж спрятать девушку?
— А сховать человека еще легче, чем украсть. Здесь, Александр Николаевич, не Россия, искать долго не будут, да и казаки народ свободный, крепостного рабства не любят, с дорогой душой прикроют. Ведь они внуки Пугачева да Разина, у них свобода на первом месте. А что вас это так заинтересовало, Александр Николаевич?
— Потом скажу, Прокофий Ильич. А сейчас скажите, не было ли с вашими девушками там Нюши, тоже актерки Голицына?
— Не было. Наслыхан я о ее красоте много, но видать не пришлось. Этот самый Петушок споначалу все об ней у девок допытывал: «Где, мол, да как, да почему ее здесь нету». Ну, а потом успокоился и зачал водку пить да со всеми целоваться. А что, Александр Николаевич, или занозила она вам, эта самая Нюша, сердце? — уже серьезно спросил Гостев.
— Да, и так, что ни покоя, ни радости мне без нее нет, — глядя в глаза хозяину, сказал Небольсин.
Гостев молча и внимательно смотрел на него.
— А она как? — наконец спросил он.
Небольсин вздохнул:
— Еще сильней.
Хозяин с сочувствием посмотрел на него.
— Мечтает о детях, о тихой счастливой жизни. Ведь я ее в жены хочу взять, Прокофий Ильич! Если бы не наша встреча да не эти думы, она давно бы руки наложила на себя, — медленно продолжал Небольсин.
— Ну так в чем же дело? Зачем горевать там, где следует радоваться?
— А что же делать? — осторожно, уже зная ответ поручика, спросил Небольсин.
— А то же, что я собирался. — Гостев поднялся, приоткрыл дверь и, видя, что в прихожей никого нет, вернулся и сел рядом с Небольсиным.
— Эх, Александр Николаевич, ведь я сам из простых, солдатских детей, помню еще хорошо, как отец мой крепостным был… Кабы не отличился мой батька под Измаилом да не дали б ему за геройство прапорщика, был бы я и по сей день крепостным. — Он вздохнул и перекрестился. — Царство небесное, вечный покой Александру Васильевичу!
— Это кому ж, Прокофий Ильич?
— Суворову, отцу солдатскому. Это он произвел отца моего в офицеры и этим избавил нас от крепостного рабства. И мне, Александр Николаевич, дорого не то, что вы мне как родному и верному человеку все это рассказываете, а то, что вы, барин, дворянин и гвардеец, полюбили крестьянку, простую и хорошую девушку, что не погнушались ее черной костью, да еще в жены хотите взять. Вот этим-то вы навек купили меня. Я и раньше почитал и уважал вас, а теперь — не только вы мне друг и боевой товарищ, а роднее брата стали. Что я для вас должен сделать? — глядя прямо в глаза Небольсину, спросил Гостев.
— Сам бог послал вас. — Небольсин встал и крепко обнял Гостева. — Дорогой Прокофий Ильич, то, что вы сказали мне, я с радостью, всем сердцем принимаю. Только друг и брат мог меня понять и всей душой посочувствовать мне. А если мы братья, то и будем ими отныне и навек. Давай, брат, Прокофий, выпьем на «ты» и навсегда, где бы мы ни были и что бы с нами ни случилось, будем помнить, что у каждого из нас есть брат.
— Клянусь богом и своей честью, брат! — взволнованно произнес Гостев.
Они обнялись, крепко поцеловались и молча осушили стаканы.
— Делай, Саша, так, как я собирался: украсть надо, а то, что я буду начальником оказии, так это сам бог тебе послал.
