Они вошли в дом, и Танхум сразу же поставил для тестя стул у кровати роженицы.
– Ну, славу богу, вот и внук у меня родился, – радостно промолвил отец. – Можно мне на него взглянуть хоть одним глазом?
– Ш-ш-ш, – погрозила Нехама отцу пальцем и осторожно приоткрыла личико спящего младенца.
– Вот так парень! Вот так богатырь! – восхитился Шолом. – Вылитый отец! Дай бог, чтоб он приносил вам одни только радости.
Танхум исподволь завел речь об обряде обрезания и тут же заметил, что справедливо было бы дать ребенку имя, близкое к имени его, Танхума, покойной матери, но Шолом решительно запротестовал:]
– Нет, нет, Танхум, мать Нехамы, – да будет она заступницей нашей на небесах, – давным-давно ждет, чтобы в ее честь дали имя внуку или внучке.
– А как же иначе, отец, как же иначе? – живо подхватила Нехама.
Вначале Танхум заупрямился, настаивал на своем, но скоро сдался: ему, в конце концов, было все равно, какое имя дадут ребенку, он только хотел показать себя перед тестем человеком, почитающим память своей матери.
Перед отъездом Шолом договорился с зятем о всех тонкостях предстоящего обряда и обещал приехать в назначенный день пораньше, чтобы помочь Танхуму принимать гостей.
Кейла со своей стороны сделала все, что было в ее силах: вычистила, подмела, вымыла комнаты, выстирала пеленки, занавески, гардины. Все засияло, засверкало, засветилось под ее умелыми, привычными к делу руками.
Танхум тоже постарался: за два дня до обряда съездил на рынок, купил свежих карпов и лучшие сорта селедок, какие только смог отыскать в лавках. Заблаговременно закупил он дюжину бутылок водки и разного вина; не забыл купить пряности. Но всего этого ему показалось мало. И он решил пожертвовать гусями, которых хотел откормить на пасху, и добавить к ним несколько кур и индейку.
Нанятая им стряпуха обещала приготовить традиционные блюда и закуски: рубленую печенку, яйца с гусиным жиром, фаршированную щуку, сварить «золотой бульон» – словом, сделать все, что полагается в такой торжественный день,
«Ничего, не ударим лицом в грязь перед гостями», – самодовольно подумал счастливый отец.
Когда из жарко натопленной печи разнеслись аппетитные запахи печенья с корицей, слоеных пирогов с вареньем, изюмом, орехами, маком и другими лакомыми начинками, Танхум решил напомнить гостям, чтобы они явились завтра во что бы то ни стало. Несколько дней тому назад он уже разослал приглашения, только к отцу и родным он до сих пор не отважился прийти. Но дальше откладывать встречу было нельзя, и он решился. Прежде всего зашел к отцу. Может, отошло у старика сердце, может, гнев его и поостыл?
– Отец, – остановившись у порога, робко обратился он к сидящему за столом отцу.
Старик не поднял головы, ничем не показал, что слышит сына.
Подождав немного, Танхум снова позвал:
– Отец!…
– Чего ты хочешь? – не глядя на сына, спросил Бер.
– У тебя, отец, еще внук родился.
– Ну и что же? – бросив на сына беглый взгляд, обронил отец.
– Завтра обряд обрезания, отец, и мне бы хотелось, чтобы ты и вся наша семья пришли на этот праздник.
– Какая это «наша семья»? – как бы удивился отец.
Танхум вынул из кармана пряники и хотел дать ребятишкам. Те протянули было ручонки к сластям, но Фрейда крикнула:
– Посмейте только взять, только посмейте!
– Фрейда, пора уже забыть, – просительно обратился к ней Танхум.
– Что забыть? – не сбавляя воинственного тона, спросила Фрейда.
– Все… Сколько же можно сердиться? Пусть хоть завтра, в такой торжественный день, за один со мною стол сядут мой отец,- моя золовка, мои племянники…
– За один стол с тобой мы никогда не сядем! – отрезала Фрейда. – Слышишь, никогда!
С самого утра стали собираться гости. Первым приехал Нехамин отец с женой, небольшого роста краснощекой женщиной с большими, в виде колец, серьгами в сильно оттянутых ушах. Она поздравила Нехаму. Поздоровавшись с Кейлой, попросила у нее фартук, чтобы помочь накрывать на стол. Вскоре явилась и чета Пейтрахов. Они снисходительно поздравили Нехаму и Танхума и поздоровались с отцом и мачехой роженицы. Затем пришел и сам шульц Шепе с высокой и тощей супругой, страдавшей, судя по выпученным глазам, базедовой болезнью. Ее злобный нрав выдавали тонкие, то и дело кривившиеся губы, сквозь которые она еле-еле процедила поздравление.
Все уселись за накрытый стол. Шепе обвел взглядом собравшихся и, остановившись на отце Нехамы, обратился к нему:
– Что-то я не видел вас в здешних краях. Как вас зовут?
– Шолом, – отозвался тот.
– Откуда прибыли? – поинтересовался шульц.
– Из такой же еврейской колонии, как эта, – ответил Шолом.
– Что слышно у вас в колонии? – продолжал расспросы Шепе. – На вас поглядишь – сразу видно, что вы солидный хозяин.
– Слава богу, не жалуюсь, – ответил Шолом. – Кое-какое хозяйство имеется, землица тоже… Живем помаленьку.
– Да, кстати, мирно ли живут у вас колонисты? Нет ли раздоров? Кто у вас шульцем? – расспрашивал Шепе старика. – Исправно ли платят подати?
– Да как вам сказать?… – с кислой миной пожал плечами Шолом.
Глядя на кислую мину, шульц понял, что с податями у них не все благополучно, и, чтобы не услышали про это гости и его колонисты не переняли дурного примера, поспешил перевести разговор на другое:
– А имеется ли в вашей колонии хороший бык-производитель? А с жеребцами как обстоят дела? Вовремя ли у вас в этом году выпали дожди? Как с урожаем? Часто ли наведывается к вам урядник и сам пристав? Штрафуют ли они людей? – Вопросов было столько, что Шолом едва успевал на все отвечать.
К его счастью, распахнулась дверь перед новым гостем Сролом Финбахом, бывшим барышником, который всю жизнь прошатался по цыганским таборам, хорошо разбирался в породах лошадей и к старости накопил на их скупке и продаже хороший капиталец. Правда, в среде богатых хозяев большим авторитетом он еще не пользовался, более того, они даже не признавали его своим, но мало-помалу Срол начинал вмешиваться в дела общины, а иной раз не прочь был подставить ножку и самому шульцу. Поэтому не мудрено, что появление Срола несколько расстроило Шепе, тем более что Танхум, чтобы оказать уважение вновь прибывшему, усадил его среди богатых хозяев. Благодарный гость стал называть Танхума «реб Танхум», чем очень польстил не привыкшему к такому уважительному отношению хозяину. Танхум заулыбался и готов был даже назвать Срола «реб Сролом», но спохватился: это может не понравиться остальным гостям.
Последним пришел резник, в чьи обязанности обычно входило резать кур по еврейскому обряду, а также совершать обряд обрезания крайней плоти у новорожденных мальчиков. Это был белый как лунь старичок в длиннополом сюртуке и с ермолкой на голове. Он вытащил из кармана большущий носовой платок ярко-красного цвета, вытер потный лоб и оглушительно высморкался. Потом ушел в спальню, и вскоре отчаянный, долго не стихавший плач младенца возвестил гостям, что обряд исполнен.
– Поздравляем! – раздались голоса со всех концов уставленного яствами стола.
А Нехама в спальне долго укачивала своего первенца, стараясь хоть как-нибудь его успокоить.
Гости придвинулись к столу, звенели бокалами, пили здравицу, закусывали. Танхум так и сиял, сидя в их кругу.
«Хорошо, что я не поверил злым языкам, – думал он, – люди просто завидовали моему счастью».
– Кушайте, дорогие гости, кушайте на здоровье! – усердно угощал он гостей.
Подвыпивший Юдель Пейтрах бархатным баском опытного кантора затянул песенку. Ее сразу же подхватило несколько голосов. Шепе с женой вышли из-за стола и пустились в пляс. Гости в такт их мерным движениям прихлопывали в ладоши.
Когда все вдосталь повеселились, снова сели за стол и стали пробовать всевозможные пирожки и печенья, которые напекла приглашенная для такого торжественного случая опытная стряпуха Двойра. Ее уже давно подмывало с кем-нибудь посудачить, почесать язычок, перемыть кому-нибудь косточки.
– Вы только поглядите, – сказала она, подсев к скромно сидящей в углу Кейле, – Танхум, видно, и вправду думает, что он отец новорожденного. А все говорят, что настоящий отец совсем не он, а ваш племянник.
Как раз в эту минуту мимо проходил Танхум. Услышав эти слова не заметившей его Двойры, он побледнел и остался стоять на месте, прирос к полу, словно оглушенный ударом молота. Перед его помутившимся от ярости взором пошли огненные круги.
Подняв кулак, он хотел обрушить его на голову Двойры, но ограничился тем, что сильно ударил им по столу. Зазвенели бокалы, пролилось на скатерть вино, на куски разлетелись упавшие на пол тарелки.
– Издеваться надо мной! Так вот зачем ты пришла в мой дом! – исступленно и визгливо орал он на перепуганную Двойру.
– Господь с тобой, Танхум, что случилось? – подбежал к нему тесть и схватил его за руку, но Танхум вырвался от него и стал бить себя кулаком в грудь и вопить не переставая. Из широко открытого рта вырывались какие-то бессвязные, бессмысленные звуки.
