Хватит, хватит! — раздалось несколько голосов. — Расскажи, как вы спаслись. Вы точно гончие на охоте. Погодите, я все расскажу. Рыцарь Куно не вытерпел, созвал людей, вскочил на коня и вылетел через отворенные ворота прямо на литовцев. Ой, братцы, если бы вы видели, как его меч сеял смерть и гибель среди разбойников! Но он был слишком горяч, он проник в самую гущу врагов и бился там, как дикий кабан среди своры собак. Я испугался — вдруг ему оттуда не вырваться, кровь во мне закипела, я взревел: «Иисус и Мария, помогите!» — и бросился к нему. Мы одержали победу. Шайка разбойников с криком рассыпалась, как стая гусей. Мы разили их так, что сердце в груди прыгало. А рыцарь Куно накормил и напоил уцелевших крестьян и, отправляя их по домам, сказал:
— Вы видите теперь, что сами вы не в состоянии себя защитить. Вы нас браните, а мы вас защищаем. Поэтому не будьте неблагодарными и не ропщите на господ, а почитайте их и служите им честно.
Так говорил мой мужественный и храбрый господин, а старый капеллан замка, глубоко растроганный, прибавил:
— Да, и отрекитесь также от ваших темных и злых суеверий, молитесь божьей матери, чтите наместника святого Петра и повинуйтесь тем, кого он поставил своими слугами в этом грешном мире. Если вы не будете исполнять их повелений, то здесь, на земле, истребит вас огонь, затопит вода и поразит меч, а соблазны врага рода человеческого ввергнут вас в бездну вечной гибели. Аминь. Идите с миром!
Получив такое наставление, крестьяне ушли. Ну, а теперь кто из вас посмеет не признать, что рыцарь Куно — слава и гордость всех юных рыцарей!
— Я этого не скажу! И я! Что верно, то верно! — раздался хор хвалебных возгласов.
— Он мне дал целый золотой, когда я принес ему весть о том, что Тапс, охотничья собака нашего рыцаря, ощенилась.
— А за меня он заступился, когда мой хозяин хотел меня наказать — я выцедил вино из бочки.
— Он любит угощать и гостей, и слуг!
— А верхом ездит не хуже меня.
— Он доблестный рыцарь!
— Храбрец!
— Чертов парень!
Так звучали похвалы из уст почтенных слуг, и это доказывало, что восхваляемый рыцарь, если он обладал хоть десятой долей тех качеств, какие ему приписывали, был действительно человек достойный.
— Мало того, что он силен и отважен, — снова с большим воодушевлением начал слуга рыцаря Куно, — он еще и любимец всех барышень из окрестных замков. Он красив, как блестящий новый медный шлем, голос у него сладкий, сердце доброе, он приветлив и красноречив.
— Что правда, то правда, — хором подтвердили вокруг.
К толпе слуг приблизилась тщедушная фигурка кубьяса. Заметив их оживление, он спросил на своем ломаном немецком языке:
— Нельзя ли узнать, о чем вы тут так усердно судачите?
— А, вот и кубьяс! — воскликнул Ребане-Рейн. — Здравствуй, Голиаф! Мы тут говорим о самом доблестном муже, когда-либо вскормленном грудью матери.
— Вот как, не обо мне ли вы сплетничаете?
— Ха-ха-ха! Ты ведь козел и вырос на козьем молоке. Поэтому о тебе и речи нет.
— Ах так! А ты вскормлен помоями. Я еще издали услыхал, что твой поганый язык называл имя рыцаря Куно Райнталя, и тут мне пришло в голову нечто совсем особенное.
— Ну-ка, скажи, что тебе пришло в голову, мы посмеемся.
— Смейтесь, вы ведь ничего больше делать не умеете. Вы, наверно, будете смеяться и тогда, когда святой Петр вам скажет, что зубоскалов на небо не пускают. Безмозглые у вас головы. Знаете, что у вас в башке?
— Что же у нас в башке?
— Такая же ржавчина, как на ваших ленивых мечах, да пивная муть.
— Ах ты, тля этакая! — крикнул смеясь какой-то горлан. — Что от тебя останется, ежели я тебя чуточку прижму между большим пальцем и мизинцем?
— Останется столько, что у тебя большой палец совсем отнимется, а мизинец скрючится. А хотите знать, что я слышал сегодня утром?
И, заметив на лицах слуг выражение жадного любопытства, кубьяс хитро улыбнулся, поднес палец к губам и сказал, понизив голос:
— Но вы должны держать язык за зубами. Тут дело касается рыцаря Куно, а я боюсь, что он шутить не станет, если его секреты откроются раньше времени.
И кубьяс стал шепотом рассказывать.
Утром в этот же день, о котором идет речь, мы могли видеть почтенного кубьяса под дверью, ведущей в комнату владельца замка; кубьяс подглядывал и подслушивал, прикладывая к замочной скважине то глаз, то ухо.
По комнате ходили рядом из угла в угол двое мужчин.
Один из них был человек высокого роста, лет пятидесяти на вид, с приветливым и открытым лицом.
Другой, лет двадцати пяти, был строен, силен и гибок. У него было бледное лицо, тонкий нос, живые карие глаза, темные волосы и усы. Молодой рыцарь вообще обладал внешностью, радовавшей взгляд.
Старший из собеседников был владелец замка Лодиярве, младший — рыцарь Куно Райнталь.
— И теперь дела ваши снова в полном порядке? — спросил владелец замка, после того как Куно ему о чем-то подробно рассказал.
— Да, благодарение богу! — ответил молодой рыцарь звучным голосом. — Разбойничий набег литовцев прошлым летом хоть и нанес мне ущерб, но зато так устрашил моих крестьян, что они теперь работают с еще большим усердием. Сам я тоже потрудился, так что почти возместил свои потери, и думаю, что от соседей своих не отстал.
Оба помолчали.
— Однако, — снова начал владелец замка, — разве вас, молодого и деятельного человека, не одолевает скука, когда вы так один, изо дня в день, работаете среди грубых простолюдинов? Я думаю, ваше рвение к труду не уменьшилось бы, если бы по вечерам моло дая женушка поцелуями разглаживала на вашем челе морщины, наложенные заботами.
— Это очень приятно представить себе, но…
— Поверьте, молодой друг, женщина может превратить жизнь в цветущий сад, если только в сердце ее не властвует суровая зима, которая губит цветы и оставляет только шипы.
— Их-то и надо опасаться.
— Против них я знаю хорошее лекарство. Как только женушка показывает шипы, муженек превращается в льдину. И тогда видишь, как среди шипов появляются цветочки и спрашивают робко: «Разве эта злая льдина не помнит, что раньше она была живительной влагой?» Однако льдина остается льдиной, пока шипы остаются шипами. Но как только все шипы станут цветочками, льдина снова превращается в воду и ласковые волны несут женушку к исполнению ее желаний.
— Ох, рыцарь, если бы женушки вас слышали!
— Боже упаси, тогда шипы никогда не извелись бы.
— И вы сами тоже когда-нибудь применяли это лекарство?
— Наивный молодой человек, лекарства можно весьма хладнокровно придумывать целыми дюжинами, но когда в них является необходимость, разве кто-нибудь может сохранить хладнокровие? К тому лее мне, слава богу, никогда не приходилось прибегать к такому лекарству. Моя покойная супруга была ангел небесный, на небо она и возвратилась.
— Какое несчастье потерять такую супругу!
— Скорбь моя была велика, траур бесконечен. Но я нашел утешение в своей дочери, которая во всем похожа на мать и теперь освещает и согревает мою старость.
— Я вам завидую.
— У вас есть все основания завидовать мне. Даже невеста не всегда, дарит жениха такой сердечной, бескорыстной привязанностью, какую моя Эмилия питает ко мне. Вы знаете, какое чувство овладевает путником, когда он, смертельно усталый, изнуренный жарой, вступает в прохладный сад, здесь, собрав последние силы, срывает с дерева ветку, всю красную от вишен, и опускается на траву, на мягкую благоухающую траву. Такое чувство испытывает мое старое сердце по вечерам, когда Эмилия заботливо усаживает меня в мягкое кресло, садится ко мне на колени, обвивает руками мою шею и начинает подробно расспрашивать, много ли забот было у меня за день, здоров ли я, как я себя сейчас чувствую. Друг мой, хорошо тогда моим старым костям, я тогда счастлив, как юноша, который, стоя перед зеркалом, видит у себя на губе первый пушок, а в эту минуту как раз в комнату входит хорошенькая кузина.
— Я вижу, вы любите свою дочь больше, чем иной жених невесту.
— По-иному, правда, но еще более преданно.
— Жаль.
— Почему жаль?
— Боюсь, что вы никогда не пожелаете расстаться с дочерью.
— Расстаться? Как расстаться?
— Я думаю, что если в сердце молодой девушки… но тут это как будто вообще невозможно.
— Что невозможно?
— Чтобы в сердце такой девушки рядом с глубокой любовью к отцу могло ужиться еще и другое чувство. Простите, это нечаянно сорвалось у меня с языка.
— Я вижу, что вы заблуждаетесь, — улыбнулся старик. — Отцовская любовь не так слепа, как страсть юного существа, она зорко оберегает счастье любимого ребенка. Если моя дочь по влечению сердца выберет себе мужа, который будет достоин рука об руку с ней вступить в жизнь, — я не буду препятствовать и дам свое согласие с радостной улыбкой, хотя и с грустью в сердце.
