— Я помогал не принцу, а просто человеку, которому угрожала опасность, такому же существу, как и я; вот и все, господин.
— Существу, как и ты?.. Человеческому существу… да, увы, кто же я еще?! Твой ответ должен бы разгневать меня, но я принимаю его… Так ты не чувствовал любви ни на горчичное зернышко?
— Разве рабу позволено питать какие-нибудь чувства?
— Я отметил тебя с самого первого дня. Я даже расспрашивал о тебе надсмотрщика. Он, конечно, ничего не смог сообщить мне. Кто ты?
— Один из гребцов. Мое правое плечо, как и у всех каторжников, отмечено трезубцем, выжженным каленым железом, точно у быка или лошади с императорской фермы. Взгляни. Если ты вернешь мне свободу, ни одна женщина не осмелится полюбить меня.
— Ты весь в крови. Ты получил удар хлыстом! Я же запретил надсмотрщику! Он будет наказан.
— Нет, господин. Я получил его за другого, по своей воле. Он уже стар и едва мог поднимать свое весло.
Принц затрясся в кашле и, когда приступ прошел, вытер губы тонким платком.
— Налей мне попить и напейся сам, если хочешь.
Гальдар наполнил кубок и протянул Доримасу.
— Садись, я хочу еще поговорить с тобой… Кто отправил тебя на галеры? За какое преступление?
— Я не был осужден.
— Стало быть, тебя продали вместе с партией рабов?
— Я родился свободным.
— Император спросит меня, кто ты, откуда и почему оказался среди каторжников, с цепями на ногах… Гальдар, я готов поклясться, что тебе вернут все, чем ты обладал. Если ты знатного рода, тебе воздадут все почести. Но расскажи мне, я должен это знать!
— Вот уже двадцать лет я держу в руках весло. Срок достаточный для того, чтобы все забыть.
— Для других, но только не для тебя… Слушай, Гальдар… У тебя есть товарищ, которого зовут Ош, варвар с севера, правда, говорят, весьма ученый… Мне передавали ваши ночные беседы… Вас занимают странные темы: развращенность правителей Атлантиды, беззакония…
— …
— Что поделаешь?.. Для каторжников не существует морали. Все можно купить за ничтожную плату, за глоток вина, например…
— Разве это что-нибудь доказывает?
— Хотя бы то, что ты не тот, за кого себя выдаешь. Император распорядится расследовать твое прошлое. Не в твоих ли интересах избежать этого?
— Если император откажет мне в милости, я вернусь на свою скамью.
— Нет, Гальдар, ни в коем случае!
— Если же он освободит меня, пусть вернет он свободу и Ошу, моему брату по несчастьям: ведь я спас тебя дважды.
— Хорошо, пусть будет так. Но я хочу знать, какое преступление ты совершил.
— Мне было шестнадцать лет, когда началось восстание Верхних Земель[3]. Я сражался вместе со всеми. У наших войск не было ни пищи, ни оружия; мы потерпели поражение, но я остался в живых. Нас отправили на галеры.
— А кто были эти «ваши»?
— Пастухи, работяги с Верхних Земель, давно уже доведенные до нищеты.
— Где ты вырос?
— В хижине.
— Ты не похож на крестьянина! В тебе есть что-то… что-то, что смущает и одновременно успокаивает, внушает уважение… Я смог убедиться в твоем влиянии на людей во время того рокового сражения… Вождями не становятся, Гальдар…
— Разве не бывает вождей из крестьян?
— Кем был твой отец?
— Он умер очень молодым, когда я был совсем еще ребенком. Я забыл его лицо, не помню лиц никого из моих близких. Если бы я увидел свою мать, то не уверен, что смог бы узнать ее…
— Допустим.
— Великий принц, почему тебя заботит прошлое простого раба?
— Я в долгу перед тобой, и этот долг тяготит меня… А с тех пор, как смерть коснулась меня своим крылом, странные мысли приходят мне в голову… Но довольно. Я уже устал… Завтра перед императором постарайся вспомнить побольше… Он не будет столь терпелив.
— Я постараюсь, господин.
— Налей мне еще кубок. Выпей сам, если хочешь.
Гальдар поспешил повиноваться, но Доримас заметил едва уловимую, загадочную и странную улыбку, промелькнувшую на его губах.
— Ступай… Подумай о том, что это твоя последняя ночь на корабле.
Надсмотрщик поджидал его. Задернув портьеру из плотной ткани, Гальдар заметил его огромные, округлившиеся глаза.
— Ты спас меня от наказания, хотя мог бы и не делать этого!
— Я просто сказал правду.
— Кто ты, наконец?
— Свободный человек.
— Это я знаю. Я слышал все.
Внизу, примостившись на своих скамьях, спали каторжники. Гальдар старался ступать осторожно, ибо прекрасно знал цену этому сну. Он подошел к Ошу, который все еще сидел, опершись на свое весло.
— Ты беспокоился?
— Да… Я размышлял.
Гальдар не знал, должен ли он сказать другу эту великую новость. А вдруг принц передумает? А вдруг император не позволит?
— Завтра, — начал он наконец несколько неуверенно, — будет необычный день для нас обоих, ибо и ты не будешь забыт.
— Берегись этой змеи! Дважды ты вырывал его из лап смерти, но он вспомнил об этом только тогда, когда отпала необходимость в твоей силе. Впрочем, ты рисковал жизнью впустую, Гальдар. Да, впустую! Доримас не избежит своей судьбы. Он меченый. Меченый, как и ты! Но на нем стоит печать тьмы, твой же знак — знак света. Запомни хорошенько эти слова, но не пытайся их понять.
Он не смотрел на Гальдара, взгляд его был устремлен к звездам, загоравшимся на совершенно чистом, безоблачном небе, к этим цветкам, похожим на бриллиантовые сердца, которые трепетали, бились и несли через немую пустоту свое непереводимое послание. На берегу, совсем на уровне воды, двигались огни. Губы старика медленно шевелились.
— Друг мой, ты не хочешь слушать то, что я собирался сказать тебе?
— Оставь обещания принца. Садись рядом и смотри вместе со мной. Глядя на эти звезды, я вдруг вспомнил одну из песен моей дикой родины. Жрицы обучали ей отроков, и это был первый урок, которому они внимали: «Вначале был только хаос, бескрайняя бездна, нескончаемая, свирепая и неистовая, словно море. Ни пески побережья, ни Океан, ни холодные волны, ни луна, ни солнце еще не обрели своего места. Не было ничего, кроме этой зияющей бездны! И все было тихо, но тишина была исполнена стенаний безликих существ, призраков без прошлого — всего, что должно было обрести жизнь. И явилась ночь на черных крыльях и низвергла клубок ветра в чрево этой бездны. Так родилась любовь, осененная крыльями света…»
— Брат мой, я должен предупредить тебя. Завтра…
— Завтрашний день не принесет любви! А когда любовь покинет землю, солнце снова станет черным и звезды посыплются с небесного свода. Но люди всегда уверены, что их мир незыблем…
— Уже поздно, а завтра…
— Это будет не завтра, это будет этой ночью, ночью, полной чудес! Но тебе не расслышать меня: ты взвешиваешь на ладони обещания Доримаса…
С появлением луны поднялся западный ветер. Волны ударялись в борта. Каблуки часовых и древки их копий мерно постукивали о палубу. Дерево шпангоутов лелеяло свои воспоминания.
С восходом солнца — новорожденного, сияющего, появившегося на свет откуда-то из глубин океана и засверкавшего, разбросавшего по всему небу и бесконечной водной равнине свои дрожащие лучи, словно гонимые божественным дыханием, — едва галера была замечена и распознан штандарт принца, резко пропели трубы.
Было видно, как поблескивают в шахматных клетках бойниц шлемы воинов, наконечники копий и наклоненные рамы баллист. Две огромные приземистые башни, соединенные зубчатой аркой, охраняли вход во внешний канал. В обе стороны от них расходились стены, усиленные через равные промежутки бастионами, возвышавшимися над городскими крышами и розоватыми террасами, перекрашенными утренним светом. За ними высилось второе кольцо стен, уставленных орудиями, затем еще одно, и, наконец, в центре огромного города-крепости располагались площадь, окруженная кубическими и трехгранными строениями, отделанными металлом и украшенными колоннами, загоравшимися у подножия в лучах восходящего солнца.
Наверху, на башнях, то здесь, то там сверкало оружие воинов. Бежал их капитан, спешно поднятый с постели, застегивая на ходу свой пояс. За ним, едва поспевая, следовали лейтенанты. Он ответил на приветствие солдат, рассеянно проверил готовность и обернулся к морю. Галера плавно приближалась, медленно взмахивая шестью десятками весел. Уже можно было различить повреждения, полученные в бою. Обшивка из оришалька[4] была оторвана во многих местах. Нос украшала обезглавленная фигура, от которой остался только торс, носивший следы осыпавшейся позолоты, верхняя палуба, где почти не было видно людей, была повреждена пожаром. Бронзовый таран был погнут.
— Невозможно! — пробурчал капитан. — Невозможно! Не хватает двух третей гребцов… Как они сумели преодолеть столь долгий путь в таком состоянии?.. И одни! Где же эскадра?
