Едва толпы крестьян двинулись прочь, едва рассеялись они тронулись в путь и всадники, которые выжидали поодаль, и понесли своим господам радостную весть. Бедржих, готовый к бою, стоял в Австрии и, выслушав лазутчиков, тотчас двинулся в поход. Шли с ним имперские рыцари, австрийские воины и многие чешские дворяне. Собеслав встретил их лишь с горсткой бойцов. И был разбит, и, еле-еле уйдя из битвы, нашел прибежище в стенах крепости Скала.
Дворяне, прелаты и все, кто ненавидел крестьянского князя, сорвали знамена с его гербом и, насмехаясь над ним, славили Бедржиха. У крестьянского князя уже не было войска. Он не внушал более страха, и люди высокого рода, дворяне, вновь обрели отвагу, столь долго подавляемую. Опьяненные легкой победой, они ликовали, встречая нового государя. Приветствовали его в Пражском граде. Пышно разодетые, теснились вкруг, пробиваясь локтями; внесли сумятицу в шествие страговских монахов, и те, напирая животами на спины своих сотоварищей, потные, задыхающиеся от страшной жары, так и не сумели довести до конца свои песнопения.
Вскоре после торжественного въезда в Прагу Бедржиху пришлось ехать в Вюрцбург на сейм. Тогда Собеслав напал на свой Град, но был отбит.
Он был отбит, и ничто уже не спасет его, ибо шляхтичи строго держат своих подданных в селениях, и никто из крестьян не может подоспеть на помощь Собеславу. Руки чешутся, да ничего они не могут поделать. Разве что взывать к ангелу-хранителю.
И было суждено Собеславу пройти еще через две битвы. В первой он одержа верх, во второй был разбит. Бежал, мчался наперегонки со смертью и с позором. Сопровождали его только Ойирь да горстка, малая горсточка друзей. Не было среди них никого из знати, не красовались на щитах у них пестрые гербы; все это были простые люди, слабые, согбенные от старости. Их убогость, право же, могла бы вызвать сострадание — но замки запираются перед ними, а князь и не просит убежища. Он горд, как крестьянин, и хочет защищаться до последнего вздоха. В конце концов он достиг крепости по названию Скала. Там его хорошо приняли, и он сражался еще несколько месяцев. Когда же приблизился конец и крепость готова была сдаться, ушел князь ночью из осажденной твердыни. Вел его коня один Ойирь, да и тот был убит на этом пути.
Но люди рассказывают, что Собеслава сопровождал в изгнание некий всадник на крылатом коне, и всадник этот имел облик Ойиря. Другие предания повествуют, что то был его ангел-хранитель.
Итак, Собеслав ушел в изгнание и вскоре умер на чужбине. И настали в Чехии времена смятения и слабости. Народ страдал. Ничтожные, коварные князья вели между собой войны, и в этих междоусобиях, в этих бедствиях утрачено было единство Чешского государства. Моравию сделали маркграфством под иноземной властью, а Пражский епископ стал имперским курфюрстом.
Казалось уже — нет исхода этой страшной беде. Казалось, народ, преследуемый злобой князей, погибающий в кровавых битвах, народ унижаемый, истекающий кровью, оскорбляемый — почувствует ненависть к самому себе и разделится по своим владыкам. Казалось, едва соединившись воедино, раздроблен будет народ… Но дух, заключенный в жизни, дух, который сам — жизнь, внушил народу силы, превосходящие те, к которым зовут военные трубы. Родство, и общность труда, и общность языка, и то, что не умирает, что вечно будет искупать измены и ошибки правителей, сделали народ твердым. Сделали его нацией. Обманутый, избитый, голодный, без счастья, без мира, без государя, который мог бы по праву носить свою мантию, — жил чешский народ так долгие тридцать лет. Тридцать лет ждал он, тридцать лет приближался к счастливой перемене.
А тогда возникли условия для нового устроения власти. Наступила эпоха строительства городов, эпоха новых орудий труда. Готика стучалась в дверь, и рыцари поднимали стяги, и купец деньгами своими звонил отходную старым временам. Тогда могли люди вдвойне пожалеть о крестьянском князе, который, войдя подобно волне в русло нового времени, сам стал бы этим руслом и силой его.
Медленно тянется время в неволе. Мысль в угнетении облетает бесславные дела, и всякое воспоминание возвращается девятикратно. Поэтому разные сказки рассказывали люди о крестьянском князе. Одни представляли его похожим на святого Вацлава, — другие давали ему в провожатые ангела, а когда крестовые походы оживили название древнего Царьграда, третья сказка вложила в уста крестьянского князя речь, напоминавшую язык восточных славян.
Таится ли какой-то смысл в этих повествованиях? Почему упоминают об ангелах? Почему говорят о Царь-граде?
Почему? Да просто так. Без причины. Из потребности поэзии. По велению блуждающих отголосков — и потому еще, что даже самые древние дела лежат в сети настоящего; ибо мечта — как челнок в руках ткача и как меч, которым хотя бы во сне отвоевывают утраченную родину.
Люди не могут жить без веры в благородство
Полвека назад, в конце 1939 (1 том) и в конце 1940 (2 том) годов, в обстановке оккупации страны гитлеровскими войсками, в преддверии 2-й мировой войны, на книжных прилавках Чехословакии появились два тома «Картин из истории народа чешского» Владислава Ванчуры (1891–1942). Этим произведением выдающийся писатель XX столетия откликнулся на призыв времени — защитить честь нации, поднять ее самосознание и укрепить веру в то, что ни язык, ни культуру, ни самое жизнь древнего свободолюбивого народа уничтожить нельзя. Народу Чехословакии была посвящена эта книга в годы едва ли не самой большой вероятности его гибели.
Первоначально она была задумана как восьмитомная история страны, наподобие старинной «Истории чешского народа» Франтишека Палацкого. Создать ее должен был целый авторский коллектив, а отредактировать, свести воедино тексты, вышедшие из-под пера многих писателей, предстояло В. Ванчуре. Однако замысел этот по разным причинам осуществить не удалось (в частности, из-за довольно сжатых сроков, а также из-за практически «несводимого» характера писательских почерков и т. д). Таким образом оказалось, что весь грандиозный план В. Ванчура вынужден был выполнить практически сам.
Сотрудничая с тремя молодыми историками Ярославом Харватом, Яном Пахтой и Вацлавом Гусой, он наметил «узлы» «правдивых повествований о жизни, делах ратных и духа возвышении» — так сказано им в подзаголовке эпопеи.
Первый том «Картин» представляет собой художественный обзор чешской истории от глубокой древности («Древняя родина»), легендарного государства Само («Государство Само») и Великоморавской империи («Великая Моравия») до эпохи возникновения новой, королевской власти и образования Чешского государства («Возникновение Чешского государства», «Обновитель», «Космас», «Рабы», «Крестьянский князь»).
Повествуя о становлении Чешского государства, Ванчура как бы следует за первым чешским хронистом Козьмой Пражским. Не стилизуя современную книгу под историческую, он стремится показать, как прошлое связано с настоящим, как дела наших предков врастают в пашу современность и «творят» настоящее, и живут в нем. По мысли автора, таков неизбежный путь эволюции человечества, так шаг за шагом движется оно в поисках идеала справедливого демократического, высокогуманного общественного устройства.
Ванчура не идеализирует прошлое. Он воскрешает историю такой, какой она была, есть и будет; это и жестокость, беспощадность братоубийственных войн и вражды (святой Вацлав и воинственный Болеслав, святая Людмила и княгиня-воительница Драгомира), и насилие, и нищета, и унижение («Рабы»), но и обретение внутренней независимости, свободы народного духа. Как бы в подтверждение своих воззрений на историю и философию истории, Ванчура сознательно избегает давать жизнеописания властителей. Его властители-люди; они так же, как все, подвластны суду времени. Все — от мала до велика, от князя до простолюдина, совершают поступки, делая тем самым свой исторический выбор. Так творят историю и святые, и воители, и мечтатели, и безумцы, и лицедеи, и подлецы, и люди высокого благородства духа. Поступки одних невозможно отделить от деяний других, все они составляют реальность жизни. Разум, мужество и благородство у Ванчуры всегда противостоят низости, но — увы! — не всегда способны помешать победе мрака и торжеству мракобесия и невежества.
Однако чем далее мы углубляемся в ход истории, тем отчетливее слышится в нем не «безмолвствование», а «глас» народа. В этом отношении интересен второй том «Картин» («Три Пршемысловича»), охватывающий правление королей из династии Пршемысловичей. Это и плач об упадке Чешской земли, о падении нравов ее властителей, покорявшихся германским императорам, но также и свидетельство неодолимости народа («Несколько историй из времен, когда в Чехии ставились города»), его силы и героической борьбы под предводительством Пршемысла Отакара II («Тьма») против татаро-монгольских полчищ.
