А у него, у Саши, девиз был вполне серьезный и значительный - «Что действительно, то исторично». И восьмого февраля 1886 года ректор Петербургского университета профессор Андреевский, вручая ему золотую медаль на годичном торжественном акте, назвал его гордостью университета...
Академик Шимкевич Прямо там же, на акте, заявил, что необходимо во что бы то ни стало оставить Ульянова при университете.
И вот теперь, год спустя, - камера Петропавловской крепости и смертный приговор. Через повешение...
Золотая медаль открыла ему тогда дорогу в лучшие студенческие кружки. Он был везде желанным гостем - слух о выдающейся работе по зоологии быстро распространился среди учащейся молодежи. И пожалуй, самым интересным, самым ярким, фактически закончившим формирование его взглядов, был экономический кружок Гизетти. Здесь читали Чернышевского, Маркса, Лассаля, отсюда возникла инициатива создать рабочие кружки и вести в них политическую пропаганду.
Пожалуй, весь Васильевский остров удалось покрыть тогда сетью рабочих кружков. Возникала даже идея объединить их, создав одну общую, централизованную организацию. Он сам занимался с рабочими в Галерной гавани - участники кружков знали его по кличкам «Ильич» и «Иннокентий Васильевич». Народ был живой, любознательный, решительный, наверняка поддержали бы любое политическое выступление. И поднять их на это дело было бы нетрудно, - по существу, все нити, все организационные приводы от этих кружков были сосредоточены в его, Сашиных, руках.
А может быть, он переоценивает силу этих кружков? Может быть, выдает желаемое за действительное? Во всяком случае, работа была проделана большая, и какой результат даст их пропаганда среди петербургских рабочих - покажет время. Все они, и он сам, и товарищи по кружку Гизетти, немало сделали для того, чтобы пробудить классовое сознание рабочих в своих кружках, чтобы рабочие начали создавать свои союзы, чтобы революционное движение в будущем приобрело пролетарский характер.
Те марксистские книги, которые тогда читали в их кругу, заставляли задумываться над вопросами рабочего движения, над проблемами развития капитализма в России. Он сам на одном из занятий кружка Гизетти подверг резкой критике работу либерального народника Воронцова (так называемого В.В.) «Судьба капитализма в России». Подробно были изучены опубликованные в печати статистические материалы о развитии крупных хозяйств на юге России, и именно эти материалы и убедили его в ошибочности теории Воронцова.
Конечно, в условиях русской действительности нельзя надеяться на то, что только с помощью марксистских идей удастся осуществить общественный идеал. Наиболее целесообразной формой борьбы с самодержавием был и остается индивидуальный террор. Те силы общества, которые заинтересованы в сохранении существующего порядка вещей, безусловно будут Сопротивляться всяким прогрессивным изменениям. Сломить их сопротивление можно только с оружием в руках.
И все-таки как блестяще использует Маркс диалектику в своих трудах! Такая работа, как «Капитал», - несомненно, книга будущего. И может быть, когда-нибудь идеи марксизма все-таки найдут себе прямое практическое применение в России. Может быть, может быть...
Симбирск. 4 мая 1887 года.
Дом Ульяновых на Московской улице.
Тишина.
Все замерло.
Ни звука, ни шороха.
Напряженное ожидание.
Вот войдет почтальон и...
Володя и Оля сидят за большим столом около лампы в столовой. Завтра у Володи первый экзамен на аттестат зрелости, сочинение. Но книги лежат на столе нераскрытыми.
Скрипнула входная дверь...
Оля быстро встала со стула, прижала пальцы к вискам.
В дверях - белое как мел лицо Варвары Григорьевны.
- Никого нету, Володечка, - жалобным голосом говорит Варвара Григорьевна, - это я дверь плотнее прикрыла.
Володя встал, подошел к окну, резко обернулся.
- Сейчас всем нужно ложиться спать, - сказал он твердо и решительно. - Почту по вечерам не разносят.
Няня вздохнула, поправила платок.
- А может, все-таки подождем немного, Володюшка? Может, известно чего станет... отменют... или как...
- Идите спать, няня. И ты, Оля, иди.
- А ты?
В глазах у Оли - боль, отчаяние, страх.
- Я позанимаюсь.
Няня и Оля ушли. Володя подкрутил лампу, сел к столу. Взял книгу. Открыл. Строчки налезали друг на друга.
Он закрыл книгу. Сидел минут пять, глядя в одну точку. Потом встал. Еще прикрутил лампу. Сел.
Нет, это невозможно. Нельзя больше сидеть просто так. Надо что-то сделать, куда-нибудь пойти. Нельзя больше выдерживать это ужасное ожидание.
Он подошел к лестнице в детскую. Тихо. Маняша и Митя спят. Оля, наверное, лежит и смотрит в потолок.
Володя потушил лампу, вышел на улицу, бесшумно прикрыл за собой дверь.
Город почти безлюден - это и хорошо, ему ни с кем не хотелось встречаться, тем более разговаривать. Надо побыть одному и помолчать.
Он пересек Большую Саратовскую, вышел на Спасскую, прошел мимо гимназии. В другое время кто-нибудь из прохожих, встретившихся по пути, наверняка сделал бы ему замечание - гимназистам даже выпускных классов не полагалось так поздно появляться на улицах. Но, вероятно, прохожие узнавали его, Ульянова Владимира, среднего сына Ильи Николаевича, брата того самого, который...
Вот и Стрелецкая улица, их старый дом, последний по улице, в котором жили еще и отец, и Саша... А напротив дома, наискосок через площадь, - тюрьма, старая Симбирская тюрьма - мрачное, серое здание без огней и звуков, окруженное высоким глухим забором. Мимо этого забора они часто бегали вместе с Сашей на Венец...
Володя медленным шагом прошел через площадь, и Волга - в прозрачной дымке поздних сумерек - свободно и распахнуто открылась перед ним и влево, и вправо, и широко вдаль, переходя в луга и печальные поля и в почти неразличимые фиолетовые леса, сливающиеся на невидимом горизонте с низким ночным небом.
Он долго и неподвижно стоял над Волгой, глядя, как все ниже и ниже опускается ночь на луговой берег, как побеждает темнота последние светлые разводы облаков, и вот уже исчезло все Заволжье, и луга, и леса, и только слабо светится мерцающий огонек бегущего против течения пароходика - маленькая, упрямая искра света в огромном, бесконечном, непобедимом царстве мрака и ночи.
Да, завтра первый экзамен на аттестат зрелости, после восьми лет учебы. Нужно думать о сочинении, о том, какую выбрать тему, но так далеко сейчас его мысли от всего этого. Мысли его в Петербурге, где сидит за решеткой Петропавловской крепости приговоренный к смерти Саша, где мама в приемных министров и генералов бьется за его жизнь. Может быть, ей все-таки удастся заменить смертную казнь каторгой, хотя после той речи, которую Саша -произнес на суде и слухи о которой дошли даже до провинциального Симбирска, сделать это; наверное, почти невозможно:
Саша, Саша... Вот, оказывается, какой ты был на самом деле... Мне всегда казалось, что ты будешь крупным ученым, профессором зоологии, а ты был революционером, ты готовил покушение на царя, ты хотел изменить политический строй... И я люблю тебя, люблю, люблю так, как никогда еще и никого не любил в жизни! И пусть что угодно говорят и шепчут за моей спиной и в гимназии, и на улицах - я люблю тебя, Саша, еще больше и крепче, чем раньше... Мама обязательно добьется замены смертной казни ссылкой... Мама спасет тебя, Саша... Мама обязательно спасет тебя...
Петербург.
Петропавловская крепость.
Приговоренный к смертной казни государственный преступник Александр Ульянов пишет письмо к сестре Ане:
«...Я перед тобою бесконечно виноват, дорогая моя Анечка; это первое, что я должен сказать тебе и просить у тебя прощения. Не буду перечислять всего, что я причинил тебе и маме: все это так очевидно... Прости меня, если можно.
Я помещаюсь хорошо, пользуюсь хорошей пищей и вообще ни в чем не нуждаюсь. Денег у меня достаточно, книги также есть. Чувствую себя хорошо как физически, так и психически.
Будь здорова и спокойнее, насколько это только возможно; от всей души желаю тебе всякого счастия. Прощай, дорогая моя, крепко обнимаю и целую тебя...
Напиши мне, пожалуйста, еще: я буду очень рад получить от тебя хоть маленькую весточку. Я также буду писать тебе, если узнаю, что имею на это возможность. Еще раз прощай.
Твой Ал. Ульянов».
...Поворот ключа в замке, скрип двери - на пороге комендант крепости, за ним трое солдат с примкнутыми штыками и старший конвоя. Из-за железного стола около стены навстречу коменданту поднимается невысокий, худой, коротко остриженный юноша, скорее даже мальчик, в потертой тюремной куртке. Комендант вынимает из папки бумагу с двуглавым орлом наверху, но, перед тем как прочитать ее, еще раз бросает взгляд на осужденного, и в глубине давно уже очерствевшей души тюремщика вздрагивает какая-то маленькая, казалось бы, давно уже атрофированная жилка: пожалуй, впервые за всю свою долгую карьеру он должен сделать подобное сообщение вот такому желторотому юнцу, вот такому по-гимназически еще стриженому мальчишке.
