вы в меня будете стрелять или погодите?
При всем старании Соньки сделать свой тон насмешливым, получалось это у нее плохо. Голос срывался, зрачки глаз против воли перескакивали с лица неподвижного собеседника на револьвер, так и лежащий перед ним на столе.
— Ступайте вон, сударыня. Ступайте и избавьте меня от своего общества!
— Так вы… Стало быть, вы отказываетесь? Не соглашаетесь помочь мне?
— Что за вздор, мадам? Пока я твердо решил не стрелять у себя в доме, вот и все. Что касается предмета вашего шантажа, то я оставляю за собой право как следует подумать.
— Ответ нужен мне сейчас, Ландсберг! Говорите прямо, будьте мужчиной!
— Не зарывайтесь, мадам! Не зарывайтесь! Довольно с вас и того, что я отпускаю вас целой и невредимой, да еще с надеждою! До начала весеннего каботажного плавания еще полгода, почитай. Я обещаю лишь подумать над вашей угрозой. И, бога ради, не требуйте от меня нынче большего! Я ведь могу и сорваться, мадам! С-ступайте прочь!
— Но вы, по крайней мере, даёте слово молчать о моих планах? Я не уйду без вашего слова, герр Ландсберг!
— Что ж, даю слово молчать. Если передумаю — вы узнаете об этом первой. Обещаю! Ступайте же!
Посетительница встала, взяла в руки шубу, помедлила в ожидании — вдруг хозяин вспомнит про свою учтивость и вежливость, вскочит с места и поможет ей одеться. Не дождавшись, Сонька торопливо накинула шубу на плечи, и, не прощаясь, выскользнула прочь.
Чуткое ухо Ландсберга уловило за дверью обрывки короткого разговора супруги с мадам Блювштейн. Потом хлопнула дверь из амбулатории в приемную, а чуть погодя в перевязочную зашла и Ольга Владимировна. Увидев на столе револьвер, она скомкала платье на груди, присела на краешек стула напротив мужа и положила руку на его широкую ладонь, прикрывающую оружие.
— Карл… Всё так плохо? Что этой ужасной женщине было от тебя нужно? Ну не молчи, милый…
— Я не молчу. Пока всё хорошо, майн либе, — Ландсберг накрыл второй рукой ладошку жены, ободряюще улыбнулся ей из-под густых усов, давно уже тронутых сединой. И уточнил. — Пока, во всяком случае!
— Карл!
— Ну хорошо, хорошо, Олюшка! Скажу еще прямее: пока ничего плохого. Честное слова!
— Что ей от тебя надобно?
— Свободы, майн либе! — Ландсберг передернул плечами. — Чего же еще может желать каждый обитатель нашего благословенного острова? Только вырваться отсюда…
— Но ведь она же свободна! И уже уезжала отсюда — потом, правда, неизвестно зачем вернулась! Карл, ты мне что-то не договариваешь!
— Мы с тобой тоже свободны, Олюшка! Но, тем не менее, уехать отсюда пока не можем — вспомни наш ночной разговор! Она в таком же положении, только более… э… популярна в людской памяти, нежели я. Потому она и вернулась, майн либе — жизнь на воле показалась ей хуже, чем здешнее существование.
— Ты говоришь о причине ее возвращения сюда, но уходишь от другого вопроса, Карл! И этот револьвер — зачем он? Она тебе угрожала?
— Милая, ты засыпала меня вопросами, и не даешь спокойно и вдумчиво ответить на них, — взмолился Ландсберг. — Если ты хоть минутку помолчишь, я отвечу на все вопросы, а потом ты вернешься к своим медицинским занятиям. Тебе пациенток принимать надобно, ждут ведь! А подробнее мы поговорим попозже, хорошо?
— Господи, до приема ли мне нынче… Впрочем, люди действительно ждут…
— Отвечаю по порядку: мадам Софья Блювштейн, принявшая в православии имя Мария, желает уехать отсюда по подложному паспорту, под чужим именем. И начать новую жизнь, как говорится, с чистого листа. Для пособничестве в этом выбран я. Более того: выходит так, что единственный человек, который может помочь в осуществлении ее планов, это, к сожалению, я. Второе, насчет револьвера: да, мадам угрожала мне, однако отнюдь не оружием. Я вынул револьвер и положил его на стол единственно для того, чтобы внушить мадам мысль о том, что безнаказанно угрожать себе я не позволяю никому! У тебя есть еще вопросы, Олюшка, на которые я смогу дать короткие, не в ущерб твоему приему, ответы?
— Но почему ты? С какой стати тебе надо рисковать своей репутацией, семейным благополучием ради этой негодяйки?
— А вот тут коротко уже не ответишь, майн либе! — Ландсберг встал, обошел стол и обнял жену. — Не волнуйся, всё устроится хорошо. Обещаю тебе. Потерпи до вечера, дружок, и мы с тобой подробно обо всем поговорим! Иди к своим пациенткам, а я займусь своими делами. Мне сегодня непременно надо зайти в канцелярию округа, проконтролировать исполнение чертежных работ, доложить об исполнении планов окружному начальству. В общем, обыденная рутина и суета, отнимающая массу времени. А вечером мы с тобой поужинаем и обо всем поговорим, хорошо?
— Ну, будь по-твоему. Иди, милый. Только не проходи мимо своего кабинета — мне сказали, что там тебя ждет не дождется твой компаньон, Михайла. Тоже, небось, прибежал сюда из-за Соньки? Очень тебя прошу: не приглашай его нынче к ужину, Карл. Хорошо? Михайла очень мил и предан тебе, я знаю, но иногда слишком назойлив. Он останется и после ужина, и мы с тобой так и не поговорим.
— Слушаюсь, мой генерал, — Ландсберг постарался спрятать улыбку. — Непременно зайду. И к ужину приглашать Михайлу не стану — все, что нужно, мы обговорим с ним по дороге в канцелярию округа.
Михайла и впрямь терпеливо дожидался компаньона в его кабинете. Однако, заметив, что Ландсберг не расположен к подробному рассказу, Карпов от разговора «на бегу», как предложил ему компаньон, уклонился:
— Вижу, Христофорыч, что дело серьезное, — засобирался он. — А коли так, то обстоятельности требует. Ты пока сам поразмысли, прикинь — что и как. А уж потом сядем рядком, да побеседуем ладком. А я покамест в кандальной тюрьме разведку произведу — может, кто-то что-то слыхал…
Ландсберг и сам понимал, что прежде чем советоваться с Михайлой, чьим суждениям и выводам он доверял, необходимо обдумать возникшую дилемму самому. Благодарно улыбнувшись компаньону, он отпустил его и начал собираться в канцелярию, где до сих пор исполнял должность заведывающего инженерной и строительной частью тюремного округа.
Перед выходом из дома он снова заглянул в детскую, сын еще спал. Ландсберг вновь перекрестил его и вышел на улицу, едва тронутую поздним зимним рассветом.
Шагая в сторону канцелярии, Ландсберг снова и снова спрашивал себя — не делает ли он ошибку, балуя сына. Его детство было совершенно другим, и другим были отношения с его отцом. Если они вообще были, эти отношения…
…В канцелярии округа, несмотря на ранний час, народу было много — и вольных
