а «неженатой», забористой.
Сидит жертва в компании новых «друзей», вторую чашку принимает, третью. Быстро пьянеет, как водится. В оба уха про его «фарт» ему шепчут, хвалят… Это уже потом жертва будет волосья на голове своей бедовой драть, об стенку биться: и как не сообразил, как не «дотумкал», что неспроста весь этот «фарт» нечаянный!
А «спектакль», тем временем, вступает в решающую фазу. Майданщик во второй или третий вечер словно спохватывается: а что ж ты, мил-человек, в картишки-то не играешь? Стыдно, брат, «фарт» свой этак хоронить! Ты сыграй, таким непременно везет!
Жертва поначалу отнекивается: который год на его глазах игроки-мастаки с картами чудеса производят, никому и никогда выиграть не дают. А ему в оба уха нашептывают: да ты только попробуй! Спытай свой «фарт»! Не пойдет карта — тут же и бросишь… Денег нету? Да вон же «отец» сколько хочешь тебе даст. Он тебе верит, ты честный! Отработаешь, ежели что — да тока быть не может, чтобы такому везунчику да в карты не везло.
Захмелевшая жертва с одолженным двугривенным садится в круг игроков. И что за чудо чудное, диво дивное — нужная карта к нему так и прет! Игроки стонут, кладя на нары проигранные деньги. Хотят выйти из игры, где им противостоит такой везунчик. Камера им не дает: непорядок! Сел — играй!
Через час-другой кучка денег перед кандидатом на «сменку» уже солидная. Тут уже не медяки — бумажные деньги на кону. Рублевки, трёшки. Кандидат уже сам покрикивает на майданщика: чашку водки подай, да закусить… Пряча нехорошую ухмылку, тот подает и подает под одобрительными взглядами издали наблюдающих за игрой иванов.
«И свечи гаснут, и занавес уж пал…» Конец спектакля — вернее, первой его части, совсем близок…
Наутро после большой игры сменщик просыпается с дикой головной болью, с недоеденным кружком колбасы, зажатой в кулаке. С трудом припоминает вчерашний день, вчерашнюю игру. Он, кажется много выиграл, а потом все-таки проиграл… Ну да ничего, он же «фартовый»! Сей момент друг-майданщик головку его водочкой поправит, друзья помогут все вспомнить и поддержат…
А майданщик тут как тут. Присел рядом, вздыхает, смотрит уже без ласки: что же ты тут натворил вчера, мил-человек? Как что?! Напился изрядно, бушевал и играл напропалую, хоть тебя и останавливали уже. В майдан шесть рубликов должен остался — когда отдашь-то?
— Шесть рублей?! — ужасается жертва. — Целых шесть?
— Это не считая того, что жрачкой и водочкой набрал, — поясняет майданщик. — Девять чашек водочки по двоегривенному у меня записано, колбаса, мяско вареное. На трешницу с копейками вышло. Ну, да мы копеечки долой, свои люди! А вот девять рублёв, будь любезен, подавай. Мне за вчерашний товар с людьми расплачиваться требуется, да на сегодня покупать запас.
— Так у меня ж откуда? У меня нету… Ты ж, брат, сам говорил — подождешь. Я отработаю…
— Ах ты, сволочь ненасытная! Ты кого братом называешь, гнида? — крепкий кулак сбрасывает жертву с нар. — Платить не хочешь? Порядок каторжный не признаешь?! Братцы! — уже в голос зовет зрителей майданщик. — Братцы, вы тока поглядите, что деется! Я всей камере по пятнадцать копеек в месяц плачу за майдан свой али нет?
— Известно, платишь! — шумят вокруг. — Порядок такой! Да что случилось-то? Толком обскажи!
— А раз плачу честно, то камера и поддерживать майдан должна! — уже чуть не плачет с надрывом майданщик. — А вот эта гнида на трешку товара набрал, да деньгами две трешки, и платить не хочет. Как по нашему порядку поступать с такой гнидой должно, братцы?
— Известно как! Бить, покуда не отдаст!
И на «фартового» еще вчера человека обрушиваются пинки и тумаки. Бьют серьезно, только лицо иваны портить не велят. А ребра трещат…
В себя жертва приходит от вылитого на голову ушата воды. Открывает глаза и видит склонившегося над ним майданщика.
— Слышишь ли? Половину долга к вечеру отдашь, с остальным, так и быть, до завтра подожду. Понял?
Избитая жертва кое-как добирается до своих нар, но там уже кто-то разлегся. Потревоженная фигура вскакивает и заявляет жертве свои обиды: оказывается, и место на нарах, и пайку за полгода вперед «фартовый» человек вчера тоже проиграл. Как и халат с шапкой. Где халат и шапка, кстати говоря?
Шапки на голове у бедолаги нету, а халат изодран во время недавнего битья так, что только на ветошь и годится. И снова на жертву обрушивается град ударов…
Бедолагу бьют днем и ночью. Бьют все — кроме одного «поддувалы». Тот не только не бьет — он пытается заступиться за жертву, громко говорит что-то в его оправдание. Это тоже роль, этот персонаж еще выйдет на сцену!
К концу второго дня истязаний жертва ни о чем так не мечтает, как о куске веревки и укромном местечке, где можно без помех повеситься и покончить с мучениями, которым конца просто не видно. Однако каторга зорко следит за ним. Самоубийства «сменщика» допустить никак нельзя, это непорядок! Потрачены деньги, время, нового кандидата быстро не найти. Да и перед иваном ответ держать придется, если его кандидат повесится. А ответ в каторге только один…
На третий день едва живую от бесконечных побоев жертву староста отправляет на «урок». Обычное вроде дело — только топор бедолаге дают негодный — ржавый, весь в зазубринах, будто им не дерево, а железо рубили. Такой топор править полдня надо, а тут «урок». Кому скажешь, кому пожалуешься? Некому…
Идет бедолага на свою делянку, начинает тюкать топором. «Урок» ни за что не выполнить — значит, вечером ему тюремное начальство розги назначит… Только и остается, что сесть на корявый пенек, отшвырнуть в сторону проклятый топор и залиться слезами.
Однако и тут, в глухомани, вволю выплакаться ему не дают. Не знает бедолага, назначенный сменщиком, что мучители с него в последние дни глаз не спускают. Куда он, туда и соглядатаи. Не велено им допустить, чтобы бедолага прежде времени страшное с собой сотворил. И «дожать» кандидата в сменщики требуется.
Сидит он, слезами умывается, а тут и мучители его тут как тут, на деляну выходят. Заводят снова разговоры про долги, бьют. Уходя, мучители словно нечаянно прихватывают и никуда не годный топор. Никуда не годный — однако по ведомости, бедолага это знает, топору цена 1 р. 75 коп. Не сдашь вечером топор нарядчику — и этот долг будет записан в ведомость и повиснет на должнике в казну новым бременем. И никому не пожалуешься, каторга такого не допускает!
Одно только и остается бедолаге. Отсморкнул
