– У вас нет денег? – спросила Эдна.
Лиззи покачала головой:
– В том-то и беда. Хью нарочно подстроил все так, чтобы мы шагу не могли ступить без него. А мои личные сбережения пропали – я их вложила в журнал.
Эдна обняла ее, сама чуть не плача.
– Мне надо уйти от них, – тихо сказала Лиззи. – Если бы у меня были деньги, я бы возродила «Флэпперс», но мне никто не даст кредита без гарантий мужа. А Хью запретил Роберту помогать. Он не посмеет ослушаться.
– Мы с Даниэлем дадим тебе в долг, – отозвалась Эдна. – У тебя все получится: ты сильная девочка. Надо разыскать Клима Рогова – он поможет тебе встать на ноги.
Лиззи поцеловала ее:
– Спасибо… Ты бы знала… Прости, что я подсунула тебе сосиску.
Они рассмеялись.
– Ладно, пустое, – сказала Эдна. – Я ее уже выкинула.
Назар скакал по улице, махал костылями, как веслами. Только бы успеть!
Будь у него хоть мелкая монета в кармане – отправил бы китайчонка с записками к Климу и барышням Заборовым. А так самому пришлось тащиться.
Назар вошел в «Дом надежды», сунулся в пахнущий влажным деревом коридор, постучал костылем в люк:
– Эй, Клим, ты тут? Я к тебе залазить не буду – мне несподручно.
Тот спустился: босой, в майке, на штанах – чернильные пятна.
– Статейки кропаешь? – засмеялся Назар. – Бросай все: мы домой едем!
– В смысле?
– От Соколова пришла записка: генерал Глебов лежит при смерти. Это сигнал нам, чтобы мы быстро сматывались из Китая. Мамка-то моя, поди, думает, что ее сына в живых нет, а я как явлюсь, да еще с боевым ранением! Мальчишки во дворе глаза вылупят: «Где был? Чего видел?» О, братцы мои, вам такое и не снилось!
Клим нахмурился:
– Что случилось с Глебовым?
– Отравлен неизвестной науке химией.
Клим ругнулся сквозь зубы:
– Черт, они же на меня подумают…
– Да пусть думают на кого хотят! – затормошил его Назар. – Мы сегодня уезжаем!
Клим не смотрел на него:
– Извини, я не могу. У меня дочь…
– Ну как знаешь… – Назар пожал ему руку. – Всем привет, а мне еще надо к девушкам заскочить.
Добираясь до бординг-хауса, где проживало семейство Заборовых, Назар семь потов с себя согнал. Барышни, слава богу, оказались у окошка – сидели грызли семечки.
– Едем! – завопил Назар.
Они повскакали, шелуху рассыпали:
– Когда? Куда?
Назар хотел войти в дом, но Марья не открыла ему.
– Не пущу! Он вас, дур, продал большевикам! – кричала она.
Барышни принялись плакать. Назар опять вышел к окну:
– Чего вы ее боитесь? Если она хочет оставаться – пусть гниет здесь, а мы в Россию поедем.
В ответ Марья выплеснула на Назара ковш воды:
– Убирайся отсюда!
В окне показалась голова то ли Паши, то ли Глаши.
– Она все вещи в сундук заперла! Салтычиха! Ты не смеешь нам указывать!
– Еще как смею! Вы дочери белогвардейца – вас в тот же день расстреляют.
– За что?
– Там найдут за что.
Назар уже собрался уходить, как вдруг Марья показалась на пороге.
– Хорошо, – произнесла она, скрестив руки на груди. – Хорошо, будь по-вашему, я отпущу их. Но только после того, как вы сами обживетесь во Владивостоке и пришлете нам подробное письмо – как там и что? Впрочем нет, письма не надо. Вас могут принудить составить фальшивку. Давайте между собой сговоримся: вы отправите нам фотокарточку. Если вы будете стоять – значит, все у вас хорошо. А если будете сидеть на стуле – значит, вы не в восторге от социалистического строя.
Ждать было некогда.
– Ради бога, – пожал плечами Назар. – Только, Марьюшка, персик, душенька, дайте мне хоть двадцать центов – сил моих больше нет на костылях! Не успею ведь…
Назар смутно помнил, как несся на рикше до пристани, как обещал проломить китайскую голову, если его вовремя не доставят. Отчаянный торг с лодочником («Ох, опоздаю!») – денег не хватало. Назар обещал отдать ему костыли – только довези, голубчик, до русского корабля.
Река, скрип уключин. Неужели домой? Неужели отмучился? Дома мамка небось заплачет, кинется тесто разводить, блины делать…
Вот они – «Охотник» и «Монгугай», тросами связанные. Пока ехали, Назар ногти до крови обглодал, не замечая боли.
– Туда рули, дурья твоя башка! – кричал он лодочнику. – Эй, на «Монгугае»! Я приехал! Поднимайте меня скорей!
Над бортом показалась папаха.
– Ты, что ли, Назар? Ах, сукин сын, а мы уж тебя потеряли!
– Я, я! Господи, ребятки, я ж по вам скучал, как по маме!
Феликс – усталый, до плеч забрызганный грязью – вернулся в участок.
Было одиннадцать утра. Перед воротами митинговали бездельники-студенты: опять требовали освободить политических заключенных. Феликс растолкал их, ввалился в душный сумрак приемной.
Увидев его, дежурный сикх приподнял косматые брови:
– Где это вы были?
Феликс не ответил.
Вот уже два дня он сидел с биноклем на берегу Хуанпу – наблюдал за русскими судами. Сегодня рано утром между ними произошел бой. Генерал Анисимов приказал рубить трос на «Монгугае», с «Охотска» открыли пулеметный огонь. Двое раненых, один убитый. К «Монгугаю» подошел английский катер и вывел его из-под обстрела.
Феликс ничего не понимал: на кой ляд англичане помогают казакам Анисимова? Ведь те собрались бежать к большевикам!
Он вошел в свой кабинет, стащил намокшие обмотки: на дорогах – грязь непролазная.
Надо думать, как преподнести новости Хью Уайеру. Никогда не знаешь, что у старика на уме. Доложишь как есть – он, чего доброго, разорется: скажет, что Феликс должен был не допустить увода «Монгугая» со стоянки. А как не допустишь? Ему ни людей не выделили, ни оружия. Велели следить за судами – он следил.
Феликс снял телефонную трубку – хотел набрать номер Уайера, но передумал. Что-то в этой истории было не так…
Дверь открылась, и в кабинет без стука вошел Клим Рогов:
– Поговорить надо. – Он был бледен, глаза горели яростью. – Зачем вы подстроили это?
– Подстроили что?
– Вы бывший кадет, черт бы вас подрал! Нельзя же быть таким подлецом! – Рогов вытащил из кармана несколько исписанных листов и швырнул их Феликсу в лицо: – Держите свое интервью. Ладно вы меня выставили отравителем… Но Глебова за что убивать? Он ведь людей спасает – наших, русских… А, да что с вами говорить! – Он махнул рукой и направился к двери, но Феликс его остановил:
– Глебова отравили?!
Они сидели друг напротив друга – злые, напряженные. Феликс ушам своим не верил: по словам Рогова выходило, что интервью было затеяно с одной целью – убрать генерала, чтобы большевики смогли увести «Монгугай» в Россию.
– Вы хотите сказать, что вы этого не знали? – недоверчиво произнес Рогов.
Феликс покачал головой:
– Я получил приказ от Хью Уайера устроить твою встречу с Глебовым. Он сам переговорил с главным редактором «Ежедневных новостей».
– Как вы сказали? Уайера? Заместителя комиссара? – Рогов потер виски. – Единственное, что непонятно, как Уайер спелся с Соколовым? Или он идейный борец за победу коммунизма? В любом случае, я в эти игры играть не собираюсь. Всего хорошего.
– Погоди!
Феликс не знал, что предпринять: отпустить Рогова с миром? пригрозить высылкой? То, что Клим посчитал его предателем Белого дела, оскорбило его хуже пощечины.
– Ты не можешь так просто уйти от нас… – начал он.
Рогов взглянул на него исподлобья:
– Еще как могу. Мне нечего терять: если генерал умрет, глебовцы захотят отомстить, и первый подозреваемый у них – это я. Так что депортация для меня не самый плохой вариант.
Тяжелый камень ударил в окно, стекла посыпались. Феликс инстинктивно упал на пол – как во время артобстрела. С улицы донесся бешеный рев толпы. Когда Феликс обернулся, Рогова уже не было в кабинете.
Эдна медленно вела машину по Нанкин-роуд. Десятки автомобилей, толпы китайской молодежи – парни в длинных шелковых робах, девушки в рубахах и штанах. Многие несли флаги и транспаранты.
– Чего они хотят? – спросила Лиззи.
– Они требуют выпустить политзаключенных, – отозвалась Эдна. – Администрация японской прядильной фабрики повздорила с рабочими, и дело кончилось стрельбой и арестами. Мне об этом сегодня в редакции рассказали.
– А что на транспарантах?
– Я не знаю иероглифов. Наверное, как обычно: «Долой иностранный империализм!» и «Граждане, проснитесь!»
На углу Тибет-роуд движение остановилось: студенты перекрыли улицу. Развернуться невозможно: сзади и по бокам выстроились гудящие автомобили. Эдна раскрыла дверь и привстала на подножке.
– Что там? – спросила Лиззи.
– Перед полицейским участком толпа.
Между автомобилями и колясками рикш протискивались зеваки.
– Дай мне блокнот и карандаш, – попросила Эдна. – Они там, в кармане сиденья. Может, заметка получится.
Один из студентов взобрался на деревянный ящик. Эдне хорошо было видно его лицо: совсем мальчишка – тощий, заморенный. Рубаха болталась на нем как на жерди. Толпа бурно приветствовала его слова.
