Клим сидел в кабинете у Феликса, как доктор на консилиуме. Обсуждалась история болезни товарища Соколова.
– По-моему, картина ясная, – сказал Клим. – Его в детстве недолюбили: маменька ремешком хлестала, папенька пьяный храпел на кровати. Отсюда полное неуважение к дому, к семье, к мещанскому уюту. У пациента развилось недержание слюны: ему хочется захватить мир.
Феликс слушал Клима, посмеиваясь.
– Это, конечно, не совсем то, что нам требовалось: я тебя за вербовщиками в армию Христианина посылал. Но этого типа мы тоже разработаем. У него только молодежь собирается?
– Соколов обещает им, что коммунизм наступит сам собой, когда старый строй будет полностью разрушен. Дети в шестнадцать – двадцать лет, – Клим многозначительно посмотрел на начальника, – действительно умеют только ломать и бунтовать, а славы и признания хочется уже сейчас. Соколов создает в их воображении мир, в котором прыщавый сопляк с револьвером значит больше, чем профессор или журналист. Юность, когда ты веришь, что можешь что-то изменить молодецким ударом, хроническая бедность, невостребованность в настоящем и отсутствие перспектив в будущем – вот вам питательная среда для таких, как Теодор Соколов.
– Ты уже составил список тех, кто ходит на его собрания? – спросил Феликс.
Клим вспомнил девчонок – Пашу и Глашу Заборовых: хохотушки, активистки, они взяли его под опеку. Он слушал их страстные речи о коммунизме, поддакивал и обещал подумать насчет вступления в партию.
– Я не буду составлять никакие списки, – покачал головой Клим. – Фанатикам нужны жертвы – это позволяет сплотить народ вокруг вождя. Если вы арестуете пару десятков юнцов, это сыграет на руку Соколову.
– Философ выискался! – проворчал Феликс. – Они собираются в Китайском городе – что мы им сделаем? Соколова тебе тоже жаль?
– Нет. Он кормит людей сказками, а по сути, чужими руками выполняет задания Коминтерна. Рано или поздно Собачье Мясо поймет, что с большевизмом шутки плохи, – и тогда начнутся аресты и казни. Юные герои отправятся в тюрьму, а Соколов – в Москву: давать интервью газетам.
– Юные герои уже сделали свой выбор, – усмехнулся Феликс и сменил тему: – Что по поводу генерала Анисимова?
Положение казаков, вот уже полтора года сидевших на кораблях, было отчаянным. Анисимов решил, что Глебов нарочно затягивает переговоры с властями, чтобы под шумок продать суда и прикарманить деньги. Он связался с советским консульством и от имени экипажа предложил передать «Монгугай» СССР, если его людям будет позволено вернуться в Россию.
В «Ежедневные новости» пришло письмо от монгугаевцев. Они протестовали против разбазаривания военного имущества, принадлежащего России, и призывали всех белых солдат и офицеров ехать домой, чтобы упорным трудом искупить вину перед Родиной.
Феликс выслушал Клима с кислым видом:
– Все это я и так знаю… Ты, Рогов, работал в «Ежедневных новостях», так? – Заметив удивленный взгляд Клима, он усмехнулся: – Нам все про тебя известно: и под какими псевдонимами ты писал, и где ты живешь, и что у тебя есть малолетняя любовница.
– Она моя соседка.
– Без разницы. Состряпай-ка мне интервью с генералом Глебовым, пусть он расскажет о своих намерениях. Представишься сотрудником «Ежедневных новостей».
– Мистер Грин не возьмет от меня материал.
– Возьмет – мы с ним договоримся. Но сначала интервью принесешь нам – на предварительный просмотр.
Клим связался со штабом Глебова, адъютант – смуглый молодой человек в бурке – передал, что генерал согласен побеседовать с представителем прессы:
– Встречаемся в ресторане «Бактрия» в девять утра.
Феликс дал Климу денег, чтобы было на что угостить генерала.
Посетителей в ресторане не было. У окон и дверей – охрана: на Глебова уже несколько раз совершали покушения.
Худое усталое лицо, бритый череп, светлые брови и узкая щеточка усов – генерал-лейтенант производил впечатление совершенно измученного человека.
От угощения он отказался.
– Передайте своей газете, что мы поставлены в безвыходное положение, – сказал он Климу. – Сорок человек умерло от болезней, суда приходят в негодность. Я продаю винтовки, потому что мне надо кормить людей. Продаю тем, кто покупает, – бандитам. Замкнутый круг – как только я завожу речь о том, чтобы казаков пустили в город, начинаются вопли: «Вы торгуете оружием, вы там озверели от долгого сидения на кораблях». Заработать нам не дают, благотворители от нас отказываются, всем было бы проще, чтобы мои казаки с голоду перемерли.
Ладони у Глебова тяжелые, крестьянские.
– Мы – последний отряд белой армии, сохранивший дисциплину и знамена. Как это объяснить англичанам и французам? Нам предлагают разоружиться и потерять все: воинскую честь, средства к существованию, гарантии свободы. Моим людям трудно… Я понимаю: многие ищут виноватых. Я снимаю квартиру в городе, чтобы было где отлеживаться больным, – меня обвиняют в том, что я разбазариваю средства для личных нужд. Один раз проехался на автомобиле до Муниципального совета – пошли слухи, что я купил себе авто. Перед каждым оправдываться – жизни не хватит. А этот подлец Анисимов за моей спиной интриги плетет: ему советские шпионы обещали блага, если он переправит «Монгугай» во Владивосток. Не понимает человек, что это все равно что сдать и себя, и своих людей в плен – противнику подлому и беспощадному. Не сдержат большевики слова: мы для них – классовые враги, а врагам можно лгать – это у них военной хитростью называется. Анисимов письмо написал в Комиссариат по иностранным делам, попросил перевести «Монгугай» в речной док Гаочаньмяо – вроде для ремонта. Знаю, зачем ему этот ремонт потребовался! Но ничего… Выкинем всю сволочь с кораблей, оставим только самых надежных…
Сизым расслоившимся ногтем Глебов поскреб бровь.
– Вот скажите мне, господин журналист, почему иностранцы видят в нас преступников? Китайцы, которые их ненавидят, их не пугают, а мы, союзники, вместе на фронтах мировой войны бились…
Клим задумался.
– Потому что Китай для них чужой – и с этим все ясно. А Россия – это потерянный в детстве брат-близнец. Вот представьте: идете вы по улице, а вам навстречу – ваша точная копия, но оборванная, страшная, избитая. Вам жутко, вы не понимаете, как это может быть. Вы не хотите иметь с таким братом ничего общего, даже если он предъявит все доказательства, что вы – кровная родня.
Глебов хмыкнул:
– Ладно, наплевать – насильно мил не будешь. Вы пропечатайте в своей газете: мы, казаки Шанхая, учреждаем свой союз. Наша цель – объединение казачьих войск для взаимной духовной и материальной поддержки. И вот еще что: скажите всем, что я не отступлюсь – буду до последнего биться, но ребята мои сойдут с кораблей. И не как преступники или беженцы, а как оно подобает воинам союзной державы.
Генерал закашлялся.
– Велите подать воды! – крикнул, подбежав к нему, адъютант.
Официантов в зале не было, и Клим заглянул на кухню.
– Дайте что-нибудь попить, – попросил он повара, возившегося у раковины.
Тот повернулся – это был Теодор Соколов.
– Что вы тут делаете? – нахмурился Клим.
Соколов прижал палец к губам:
– Тс-с!
Клим бросился в зал. Адъютанта уже не было. Глебов, красный, с надувшимися на висках венами, жадно пил воду.
Клим выхватил у него стакан.
– Уходите немедленно, – шепнул он.
Генерал встревоженно посмотрел ему в глаза:
– В чем дело?
– Уходите!
И Клим первым метнулся к выходу.
Поначалу Ада стеснялась гонять Митю по своим делам, но он готов был идти с ней хоть на встречу с Бэтти, хоть на рынок, хоть в синематограф. Велишь ему: «Посиди у входа» – он будет сидеть.
Ада рассказывала ему о невыносимом Климе, о надеждах на то, что Даниэль снимет ей квартиру. У нее все не было случая намекнуть мистеру Бернару на свои жилищные обстоятельства: в волонтерском полку затеяли учения, и из конторы Даниэль сразу ехал по военным делам. Ада начала беспокоиться: вдруг его страсть подутихла?
Мите все можно было рассказать. Европейские церемонии и нормы морали были ему неведомы. Он давал такие советы, что Ада со смеху покатывалась:
– Тебе надо поехать в Шаньдун к одному моему знакомому. Он очень богатый купец.
– Зачем?
– Он недавно был в Шанхае, заглянул в кабар… кабэр… Не знаю как…
– Кабаре?
– Да. И ему так понравились русские девушки, что он все это кабаре забрал к себе в гарем. Это очень хорошо – теперь им не придется работать.
Митя все понимал буквально. Приходил к Аде:
– Мыла дай. Мне постирать надо.
Она совала ему десять центов, но он не брал:
– Зачем мне центы? Дай мыла.
Ада велела принести ей пирожное. Митя явился и с пирожным, и с деньгами.
– Ты не сказала «купи», ты сказала «принеси».
– Так ты что, обокрал кого-то?
