два раза в месяц на выходные.
Елень, как затянулись раны, продолжила тренировки. Соджун вооружался клинком, вставал напротив и отражал атаки. Он согласился с этими тренировками при одном условии: свой меч он держал в ножнах. Но даже при этом все равно был осторожен. Елень скрипела зубами с досады, но молчала. Боялась, что капитан вовсе откажется от упражнений с ней.
Что уж греха таить, Соджун бы и рад был отказаться, да вот только после его ухода из отчего дома к нему изменилось отношение всего окружения. Офицеры сторонились, даже ходили в Бёнгван, забыв позвать извергнутого из рода. Соджун не спорил, не напрашивался в компанию и тем более не оправдывался. Ему хватало его дома, его семьи. После службы спешил туда, где его ждали. Едва перешагнув порог поместья, он чувствовал себя нужным, необходимым, да и просто главой семьи. Встречался глазами с Елень — и будто кто по голове мягкой ладошкой гладил. Она улыбалась, и проклятый всем белым светом капитан был счастлив.
Пару раз мелькнула мысль, а не уехать ли в провинцию… Да вот только как уехать, как бросить отца, который каждый день проходит будто мимо порожнего места?
Что ж… Пусть проходит. Соджун видел отца в добром здравии — что еще надо? Капитан вздыхал и кланялся вельможам. Те поджимали губы или уж больно демонстративно кашляли, шествуя следом за министром финансов по своим важным государственным делам. Соджун выпрямлялся и провожал чиновников глазами. По его непроницаемому лицу трудно было что-то прочитать.
Отцвели сады. Горы сменили свой наряд с сочного зеленого на более глубокий оттенок. Солнце подсушило землю. Все канавы в городе высохли. Теперь дожди придут лишь с сезоном.
Елень добралась до обустройства последней постройки в поместье — гончарной мастерской. Там перестелили крышу и полы, залатали щели, заменили двери и ставни и вновь установили гончарный круг. Елень ходила по мастерской, где так вкусно пахло древесной стружкой и все думала. Что и говорить, много лет прошло с тех пор, как она сидела за гончарным кругом. Это еще в Мин было.
У деда был слуга — знатный гончар. Был он крепостным, но выкупиться никогда не желал. Говорил, что коли дед и прадед служили семье Сюй верой и правдой, так и он послужит. Рассказывал, как его пытался выкупить какой-то знатный вельможа, да тогда еще молодой господин не продал, хотя за гончара деньги предлагались большие. «Ты еще не слепил свой тысячный горшок для меня», — сказал двадцатидвухлетний Сюй Вэй, молодой капитан, уже прославивший свое имя в сражениях. Он сам нашел для любимого слуги жену, с которой тот прожил душа в душу до глубоких морщин. Девушка славилась хорошим характером, а кроме того обладала талантом к рисованию и расписывала горшки и вазы. Вся посуда в доме была сделана этой супружеской парой.
Маленькая Елень пропадала днями напролет в гончарной мастерской. Оттуда ее, перемазанную в глине, бабушка порой вытаскивала за ухо. Девочка поджимала губы и молча терпела. Дед смеялся и утверждал, что характером Елень пошла в бабушку…
— Ну а что? — улыбнулась госпожа и перехватила юбку бечевкой, поддернув ее вверх. — Не боги горшки обжигают.
С этими словами она выволокла мешок с отборной глиной на специально приготовленный настил и высыпала содержимое. Повязала старый кожаный передник и подтащила чан с водой, чтоб в случае нужды можно было легко до него дотянуться, бросила в него ковш-тыковку и стала разуваться.
— Была ни была, — усмехнулась Елень и ступила босыми ногами на настил.
Соджун получил жалование и поехал в Сонгюнгван за Чжонку. Увидев сына, который не был дома две недели, капитан хмыкнул. Юноша еще больше раздался в плечах, а над верхней губой появился черный пух. Соджун не выдержал и усмехнулся. Подросток вскинул на отца непонимающие глаза. Капитан свесился с седла и задрал вверх руку ребенка, обнажив ее чуть не до локтя.
— Госпоже нужно сказать, чтоб она тебе одежду на вырост готовила, а то не напасемся, — смеялся Соджун.
Чжонку улыбнулся и опустил руку, тряхнув рукавами, которые, и правда, стали чуть коротковатыми.
— Хванге сносит, — пробасил юноша и сел в седло.
— И то верно, — кивнул отец и поехал чуть впереди, а потом оглянулся и улыбнулся вновь.
Чжонку покраснел и оглядел себя. Не найдя ничего крамольного, юноша возмутился:
— Отец! В чем дело?
Соджун улыбался.
— Ну как? Решил? — спросил он.
— Что?
— Будешь отращивать или сбреешь?
Юноша вспыхнул до корней волос и что-то забормотал себе под нос, слыша смех родителя. А тот смеялся и оглядывался на ребенка, который понемногу превращался в мужчину. Того и гляди догонит и в ширине плеч, и в росте.
Когда они въехали во двор, госпожа как обычно не встретила их, да и Сонъи с Хванге было не видать. Соджун даже напрягся, но тут из гончарной мастерской до него донесся заливистый женский смех. Капитан перебросил поводья подошедшему Анпё, глянул на слугу, но тот лишь головой покачал, пряча ухмылку в усах. Соджун с Чжонку направились к мастерской. Капитан распахнул дверь и замер на пороге. Гончарная была освещена несколькими фонарями, и потому мужчины увидели всю картину. Задрав юбки, закатав шаровары почти до колен, Сонъи и Елень разминали босиком мягкую глину. Хванге приплясывал рядом, и из-за его прыткости женщинам было неудобно: то одна, то другая теряли равновесие. Отсюда и смех, и всеобщее веселье. Семья была так погружена в дело, что даже не сразу заметила на пороге мужчин. Сонъи первая вскинула глаза на дверь, взвизгнула и тут же одернула юбку, густо покраснев. Чжонку, как-то всхлипнув, отвернулся, шагнув сторону.
— О! Господин! А мы тут глину мнем! Так смешно! — закричал Хванге и поспешил отряхнуть ноги.
Сонъи, прихватив вещи, пролетела мимо капитана, едва кивнув. Чжонку стоял во дворе и старательно отводил глаза от мастерской, где впервые в такой близи видел открытые женские ноги. От одной мысли жаром окутывало все тело.
Елень развязала бечевку, но юбку все так же поддерживала рукой, оставляя взору обнаженные тонкие щиколотки. Но капитан и не смотрел. Он пересек мастерскую и протянул женщине руку. Елень оперлась на нее, стала отряхивать ноги, но лишь путалась в слоях юбки. Капитан подхватил госпожу на руки, перенес через всю мастерскую и усадил на выскобленный
