стол, где много лет назад остывали после обжига вазы. Елень потянулась все сделать сама, но Соджун встретился с ней взглядом, и она сдалась.
Мужчина отряхнул глиняную пыль с белоснежной кожи. Пальцы задержались на шрамах от ожогов, которые Елень получила в ту страшную ночь. Они зарубцевались и огрубели. Теперь эти печати чужой ненависти не стереть до самой смерти. Капитан задержал на них взгляд, и женщина, поняв причину, потянулась, было, к ногам, но Соджун раскатал шаровары и надел носки, а потом принес туфли и помог обуться. После того, как он закончил, Елень одернула юбку и посмотрела в глаза капитану.
— Что-то стряслось? — спросила она тихо.
Соджун усмехнулся. Он смотрел на ноги, обутые в расшитые туфли, вспоминал шрамы, но говорить о них не хотелось. Не хотелось вспоминать минувшее, так как ничего кроме боли оно не принесло. Кроме боли и чувства вины… поэтому Соджун сказал:
— У меня вырос сын.
Елень вздернула брови.
— И как вы это поняли?
— У него усы проклюнулись.
— Да, не зря говорят, что отцы слепы, — с горечью вздохнула женщина и слезла со стола, а, встретившись глазами с Соджуном, пояснила: — Господин, Ваш сын вырос, когда мою дочь спас. А вы? Усы какие-то…
Мужчина даже опешил немного, провожая ее глазами. Он смотрел в спину Елень, говорившей о чем-то с Чжонку во дворе, который с некоторых пор возвышался над ней. Госпожа обняла юношу, как это сделала бы мать. Соджуна как будто водой окатило. А ведь Елень и, правда, видела Чжонку иначе, нежели сам отец. Он от ребенка требовал силы, успеха во всем. Елень радовалась уже тому, что мальчик не болел, тому, что он хорошим человеком растет. И во время трапезы теперь, когда Чжонку приходил домой лишь на выходные, она подкладывала ему куски побольше и повкусней даже в обход собственных детей.
— Ешь, ешь, не смотри на них. Они у меня на глазах каждый день, а ты домашнего только два раза в месяц ешь. Ешь, сынок, — приговаривала женщина.
И такой сладостной была ее речь, что юноша едва не плакал от нежности, омывавшей его одинокое сердце, сердце ребенка, выросшего без матери. Соджун глядел на сына, уплетавшего за столом за обе щеки и улыбался.
— Нужно сходить завтра на рынок и купить тебе новую одежду, а то рукава короткие уже, — говорила Елень.
— Хён, ты, и правда, вырос и у тебя даже усы есть! А когда у меня усы будут? — проговорил Хванге с набитым ртом, а в голосе слышны были нотки зависти. Елень тут же стукнула сына ложкой по лбу. Мальчик обиженно поджал губы, почесывая шишку.
— Чжонку уже шестнадцать лет, а он знает, что не может за столом рот открывать, а ты, Пак Хванге? Не позорь отца и мать!
Капитан хмыкнул и промолчал. Он оглядел свою семью, и его взгляд задержался на Сонъи, которая исподтишка смотрела на Чжонку. Юноша глянул на девушку, и та активней задвигала в миске ложкой, покраснев. У самого паренька даже уши заалели.
«Ого! Только этого не хватало»,— мелькнуло в голове у капитана, и он весь остаток ужина посматривал на переглядывающуюся за столом парочку. На душе стало тоскливо.
На следующий день Елень с Чжонку и Сонъи отправились на рынок. Чжонку шел впереди, заложив руки за спину, как это обычно делал его отец. Сонъи, укрытая покрывалом, шла следом, а мать — чуть позади. Елень незаметно для себя присматривалась к горшкам и вазам. Гончарное дело ее увлекло, поэтому она даже немного отстала от детей, разглядывая глиняную посуду. Она разговорилась с торговцем, а когда опомнилась детей поблизости не оказалось. Женщина поклонилась купцу и пошла на поиски дочери и Чжонку.
Чжонку с Сонъи даже не заметили, как убежали от госпожи, а когда оглянулись, то увидели лишь торговую улицу, кишащую народом. Девушка даже сняла с головы покрывало, чтоб лучше разглядеть, да куда там!
— Стой тут, Сонъи, я быстро! — сказал Чжонку и уже было рванул назад, как его поймали за шелковый рукав.
Юноша вывернул шею и скривился: напротив стояло трое молодых людей в богатых шелковых одеждах. Это были его одногодки: Ким Ынкё, Син Дэгу, Сон Ынчхоль. Обычные имена, но это не просто имена и фамилии. За каждым из них род и знать. Дети дворян. Ынкё продолжал держать его за рукав, а двое других не спускали глаз с красавицы Сонъи, которая смотрела растерянно. Чжонку шагнул и встал так, чтоб скрыть за своей спиной девочку.
— Слушай, а ты не представишь нас этой девушке? — спросил развязно Ынчхоль, старший сын чиновника второго ранга, и ухмыльнулся. С ним лучше не связываться. Греха не оберешься.
К Ынчхолю наклонился Дэгу и что-то быстро шепнул на ухо. Глаза у Ынчхоля округлились.
— Да ты что? — воскликнул он, не скрывая свой восторг. — Это правда, Ким Чжонку? Она дочь наложницы твоего отца?
Юноша вспыхнул. Он уже шагнул было к парням, но за рукав его придержали. Узкая ладошка скользнула по его кулаку, и тот разжался. Чжонку оглянулся, Сонъи смотрела под ноги и глаза не поднимала.
— Идите, куда шли, — процедил сквозь зубы юноша и вновь посмотрел на однокашников.
— А чего ты такой серьезный-то? Мы же просто спросили.
— А я просто ответил!
— Слушай! Это раньше ты был внуком министра финансов, а сейчас…
— Не припомню, чтоб меня лишали чего-то или чтоб я менял фамилию и деда!
— А-а! Мать делит ложе с твоим отцом, а эта с тоб…, — но договорить Ынчхоль не успел. Кулак Чжонку с размаха врезался ему в лицо, да еще и с такой силой, что противник, не устояв, упал в пыль.
Чжонку, ударив раз, больше в драку не полез. Он, как бы ни был раздосадован и разозлен, заметил, что вокруг собирается толпа зевак. Ну еще бы! Дети дворян затеяли драку! Ынчхоль сидел и отплевывался кровью, трогая рукой разбитую губу. Снизу-вверх он глянул на бледного Чжонку, за плечом которого пряталась девчонка, которую они втроем даже толком не рассмотрели. Сам Ынчхоль лишь заметил, что она светлоглазая, да и коса не черная, а темно-коричневая, как кожаная оплетка на его луке. Необычная девчонка. Но стоит ли она того, чтоб затевать потасовку? Ведь
