class="p1">– Мне нужно обязательно увидеться с князем Александром Собеским, – шепнула она Витке, – нужно, чтобы кто-то верный отдал ему письмо от меня… понимаешь?
Захарий не знал даже, где нужно искать Со веского, но княгиня закричала, что о том умному человеку легче всего было даже в самом Вроцлаве проведать.
Рад не рад Витке дал себя захватить.
– Лишь бы был здесь у меня… день, два дня, – говорила себе княгиня, – голову ему должна вскружить.
В надежде, что привлечёт его, она начала приготавливаться. А так как тех расставленных силков на Собеского ей не достаточно было, другого посланца она отправила к примасу, к Товианьской, предлагая им себя в помощь и с важной информацией.
Эту информацию вовсе не имела прекрасная Уршула, но под предлогом какой-то снова хотела влезть в интриги против короля, может, с мыслью, что впору Августа разоружая ими, снова себе приобретёт. Гневалась, плакала, мечтала…
Судьба Авроры унижала её…
Хотя будущее представлялось ей пасмурным и чёрным, она не хотела, чтобы люди заметили малейшую перемену в режиме её жизни, доказывающую нужду, заботу о завтрашнем дне… Она не уволила никого из придворных, не уменьшила численности карет и коней, приглашала и угощала с прежней представительностью и роскошью… не переставала быть княгиней Цешинской.
Август, занявшись Гойм, не чувствовал на себе обязанности попрощаться с ней, объясниться и хоть внешне стараться стереть вину, просто замолчал, прервал отношения, не говорил о ней, не спрашивал о ней, а когда его кто спрашивал, отделывался молчанием.
Она должна была считать себя ещё счастливой, что её не преследовал. Она также, чего король поначалу боялся, не нападала на него письмами, не гонялась за ним, не печалилась явно. Что до семьи, король был спокоен о том, что она не вспоминает об Уршуле.
Во Вроцлаве шляхты и польских панов встречалось достаточно много, а оттого что дом княгини был гостеприимным и открытым, а кухня изысканная и вина добрые, там всегда собирался многочисленный кружок, особенно мужчин.
По большей части шли те, что не любили короля и были готовы работать против него. Княгиня открыто против Августа не выступала, молчала, принимая гордую мину, но никому не мешала бросать грязью и камнями.
Десять дней прошло с отъезда Витке, когда с утра прибежала запыхавшаяся Грондская, гневная и взволнованная, потихоньку объявляя, что прибыл incognito князь Александр, не желал, чтобы о нём знали, но требовал час для разговора.
Княгиня послала доверенного придворного с приглашением на обед, на котором никто больше, кроме их двоих, не должен был быть.
В доме наступил судный день! Нужно было нарядиться так, чтобы быть восхитительной, красивой и благородной, чтобы пощеголять роскошью и вкусом. Сидела и срывалась к туалету, бегала, проклинала, плакала, обещая золотые горы, отчаивалась, смеялась, наряжала себя, покои, службу, а наконец и обед должна была сделать неким сказочным пиром.
В панских домах уже в то время к очень изысканному столу привязывали великое значение, хороший повар был чертой аристократического дома. В деревнях ещё ели бигосы, наслаждались флаками и удовлетворялись говяжим мясом с хреном. Во дворцах и замках чужеземные повара, личные паштетники и кондитеры не были особенностью.
Князь Александр, как все Собеские, был по-французски воспитан, вскормлен и был лакомкой. Один Якоб, когда шёл с королём под Вену, вкушал сухари и затхлую воду, любимцы королевы были так же испорчены, как королевские сыновья.
За четверть часа перед прибытием князя Александра вся в румянце от усталости вышла в салон прекрасная Уршула, наряженная с большим и изысканным вкусом.
Платье, переливающееся серебром, всё обшитое кружевами, причёска удивительно подходит к личику, на ручках огромные бриллианты, на шее река диамантов, в волосах диадема… но прежде всего в ней всей были огонь и жизнь, что-то манящее, прикрытое мглой меланхолии, детское своеволие.
В обществе Августа она была мастерица этого искусства ухаживания, которого он мог быть учителем. Князь Александр, молодой, красивый, гораздо больше француз, чем поляк, потому что в нём старую шляхетскую кровь найти было трудно, чуть вялый, немного холодный, но очень панского тона, – если бы не был ни королевичем, ни Собеским, такую женщину, как княгиня Цешинская, он мог бы заинтересовать собой, захватить. Он тоже скучал. Был грустный, нуждался в развлечении, – и когда приблизились друг к другу, оба были этим неимоверно счастливы.
Князь не мог допустить, чтобы бывшая любовница Августа ставила на него силок, но понимал то, что ей как мститель мог быть нужным. Она ни в чём не сомневалась. Прибыл, видел её, и она должна была победить.
Силки были умело и удачно расставлены… Она призналась, что сейчас ещё сказать ничего не может, но нужно было уверять, предостерегать, чтобы был осторожным. Потом она вскоре собиралась ему всё открыть. Соболезновала к судьбе Якоба и Константина, из того, что слышала в Саксонии, придумывая описания ужасных тюрем Плассенбурга и Кёнигштейна, хватала за руки Александра, умоляя его, чтобы не подвергал себя опасности и не возвращался в Польшу и т. д.
В этом всём не было связи, но кто от такой красивой кокетки требует иной логики, чем та, какую иметь должны постепенные взгляды, понижение и повышение голоса, оттенки улыбки, прицепленной к разговору, как кружева к платьицу.
Князь Александр поверил в её заботу о нём, а ещё больше в ненависть и желание отомстить изменнику… разговор завязался живо, как игра в ракеты… и князь не заметил, когда его привела к столу.
Стол на две персоны устроен был как алтарь, буфет от пола до свода покрывало тяжёлое, роскошное серебро. Подавали на позолоченных тарелках (vaisselle plate), а повар был тот же самый, что ещё недавно готовил для Августа; князю Александру с этой красивой куколкой один на один было так хорошо, как в раю.
Разумеется, что княгиня начала с неслыханной серьёзности, холода и преувеличенной суровости, чтобы князь Александр мог льстить себе, что он это всё преодолел и победил. Это была извечная, старинная, избитая тактика, но повторяться она будет ещё века, потому что есть инстинктивной в природе женщины.
Кто бы сравнил вход князя в салон с прощанием с ней, тот мог бы оценить, что она сделала, и как ловко. Оставалось ещё очень много для постепенной работы на много дней… пока бы князь Александр не был задобрен, закован и приучен так, что побега его уже нечего было опасаться.
Нужно было изменить на несколько дней режим жизни и домашний порядок. Многих знакомых не приняли, но Собеский настолько позже почувствовал себя в безопасности, заслонившись каким-то ненастоящим именем, в которое никто не
