не представите поручительства, что никуда не сбежите и явитесь на суд в назначенный день.
После чего обращается к епископу Карлейлю:
– Ну, с вами все и так понятно, я от вас ничего и не ждал – ни любви, ни помощи.
Возвращается Йорк с королем Ричардом. За ними несколько дворян несут королевские регалии: корону и прочее.
Монолог Ричарда полон горечи:
– На троне уже сидит другой король, а я все никак не могу перестать чувствовать себя монархом. Надо привыкать к тому, что я теперь не король, а вассал, научиться кланяться, поддакивать, льстить, наушничать. Ничего, со временем я освою эту науку. Все эти люди вокруг – ведь когда-то все они мне служили, кричали в мою честь: «Да здравствует король!», а теперь все меня предали, ни один не остался верен. Зачем мне велели сюда прийти?
– Ты должен публично добровольно отречься от трона и признать, что корону должен взять Генрих Болингброк, – строго произносит Йорк.
Или не строго? Виновато? Просительно? Ох, противоречивый персонаж этот Эдмунд Лэнгли, герцог Йорк! Но зато актеру есть что играть.
Ричард берет корону и предлагает Генриху тоже взяться за нее.
– Вот мы держим венец с двух сторон, – говорит он грустно. – Он – словно колодец, а мы с вами, кузен, как два ведра, скованные одной цепью. Одно ведро пустое и стремится вверх, другое наполнено водой и уходит вниз. «Я полон скорбью и в слезах тону, а вы легко стремитесь в вышину».
Красивый образ, правда?
Болингброку не нравится этот спектакль, рассчитанный на то, чтобы разжалобить публику.
– Вы сами пожелали отречься, – напоминает он.
– Да, конечно, от трона я отрекаюсь. А уж скорбь и боль оставлю при себе, вам они неподвластны.
– Вам же будет легче без всех этих забот, вы их передаете мне вместе с короной.
– Это верно, – соглашается Ричард. – Часть забот вы у меня заберете, но часть все-таки останется. Только наши с вами заботы разные.
У нас заботы – с разною основой:
Забота ваша – страсть к заботе новой,
Меня же то заботит и гнетет,
Что буду я лишен былых забот.
Не стала пересказывать прозой: сколько ни пыталась – получается уныло, длинно и с повторами, если стараться передать смысл, оставаясь близко к тексту. Все-таки поэтический язык намного лаконичнее. И требования к устранению повторов в нем не такие строгие, как в прозе.
– Так вы согласны отречься от короны или нет? – нетерпеливо спрашивает Болингброк, которому, кажется, этот цирк начал уже надоедать.
Ричард снова тянет кота за хвост и многословно расписывает, как и от чего он отрекается. Но надо отдать ему должное: ведет себя при этом крайне вежливо и доброжелательно, не проклинает мятежного кузена – захватчика престола, не призывает на его голову кары небесные.
Пусть изменившим мне господь простит!
Тебя пусть от измены он хранит!..
Тебе же, кто вознесся выше всех,
Пускай во всем сопутствует успех!..
Безоблачны твои да будут дни.
Король наш Генрих, бог тебя храни!
И тут же совершенно буднично и устало спрашивает:
– Ну, что еще?
Нортемберленд подает ему документ.
– Прочитайте это. Здесь ваше признание в тяжких преступлениях, которые вы совершили вместе с вашими друзьями, чем нанесли стране огромный ущерб. Покайтесь в этих преступлениях, пусть народ узнает, что вас низложили по заслугам.
– Вы с ума сошли? Вы хотите, чтобы я тут перед всеми каялся в своих безумных ошибках? Поставьте себя на мое место, Нортемберленд: если бы вас заставили в таком собрании перечислять свои грехи, каково вам было бы, а? Вам ведь пришлось бы признаваться в самом тяжком грехе: в свержении законного монарха и в нарушении присяги. За это вы будете прокляты Богом. А вам что, любопытно посмотреть, как я буду сам покрывать себя позором? Может, кто-то из вас меня и жалеет, но это лицемерие. Никто меня не защищает, все умывают руки, как Пилат, и отдают меня на крестные муки. Этого греха вам никакой водой с себя не смыть.
То ли у Ричарда больше нет сил разыгрывать смирение, то ли он решил, что пора показать зубы. От вежливости и доброжелательности мало что осталось.
– Читайте, милорд, не тяните, – торопит его Нортемберленд.
– Я вижу вокруг себя толпу изменников, но и сам я, строго говоря, тоже изменник, потому что добровольно дал согласие сорвать с короля корону и превратить короля в смерда.
– Милорд… – пытается что-то сказать Нортемберленд, но Ричарда уже не остановить.
– Какой я тебе милорд! – кричит он. – У меня больше нет титула! И имени у меня тоже нет! Я теперь даже не знаю, как мне себя называть. Велите принести мне зеркало, я хочу посмотреть на короля, лишенного могущества и власти.
– Достаньте где-нибудь зеркало, – приказывает Болингброк.
Один из слуг уходит.
– А вы пока прочитайте документик, – упрямо настаивает Нортемберленд.
– Не мучай меня, дьявол, я еще не в аду! – кричит в ответ Ричард.
– Да ладно, Нортемберленд, оставь его в покое, – говорит Болингброк.
– Палата общин будет недовольна, – возражает тот.
Тоже можно понять. Без публичного оглашения преступных деяний, за которые король лишается власти, его низложение выглядит не очень-то оправданным, а это может впоследствии сказаться на легитимизации правления Генриха. Не такое это простое дело – свергнуть законного короля, тут нужно соблюсти все нормы закона, потому и учредили специальный комитет, который должен был рассмотреть «дело об отстранении короля Ричарда и об избрании герцога Ланкастера на его место, а также то, как это должно быть сделано» [40]. В таком тонком вопросе без публичности и огласки не обойтись.
– Ничего, не беспокойтесь, – ехидно говорит Ричард. – Я почитаю список моих грехов в подлинном документе – в своей душе.
Входит слуга с зеркалом.
Ричард хватает зеркало, рассматривает себя и комментирует увиденное: лицо все то же, даже новые морщины не появились.
– О, льстивое стекло! Ты мне лжешь, как лгали все мои прежние друзья! Неужели это лицо того, кто был при власти, к кому все шли на поклон, кто сиял, словно солнце? Это лицо того, кто был так безрассудно доверчив, что не отличал хороших людей от плохих, потому и был так легко свергнут Болингброком.
С силой бросает зеркало на пол.
Король Ричард с зеркалом. Художник John Gilbert, гравер Dalziel Brothers, 1865.
– Ну вот, разбилось на куски. Это будет мне уроком.
