том, что зимняя дорога идет по низине и три раза пересекает Зилим. Сестрам и пришлось три раза переобуваться после холодного брода. И до дома они дошли совсем мокрые и до костей промерзшие…
– Ай Алла, сколько же мы еще детей-то будем мучить! Забрались в глушь: ни света, ни дорог! Давно уже война кончилась, люди зажили, а мы до сих пор, как в тылу, – стенала Салима, после того как, кое-как стащив с дочерей мокрые одежды, растерла их ноги водкой, напоила горячим чаем и, укутав во все теплое, отправила отогреваться на печку. – Вот заболеют же, эй Алла! Вон Сагиля с Ришатом давно переехали, и дети при них. Не голодают, как наши, не трудятся на чужих. Акулина из них все соки выжимает – и воду ей таскают издалека, и дрова пилят, и колют, и снег убирают, навоз за ее коровами чистят. Могла бы хотя бы за это их своим досыта кормить, а она только нашими припасами обходится! За что мы ей деньги платим?
– Ладно, Салима, – вымолвил глубоко задумавшийся Ислам. – Придумаем что-нибудь.
Все это его давно тревожило. Скоро начальные классы младшие дети окончат, и что, им тоже так же мучиться? Но возвращаться в Худайбердино было его решением. Да, здесь ему все нравится, все родное. И дом у них свой, хорошо им обустроенный, любит он его. Но что дальше?
Когда закончился очередной учебный год и наступило шумное, пахучее, наполненное пением птиц, стрекотом кузнечиков лето, Ислам вернулся на мотоцикле из очередной поездки в Зигазу – сдал отчеты по школе, порешал депутатские вопросы. Салима быстро обновила остывший самовар, разогрела ужин и, видя, что муж чем-то взволнован, терпеливо ждала.
И уже когда шумные дети, поужинав, разошлись по своим делам и за столом остались втроем, он заговорил:
– Заходил к председателю сельсовета Авдееву Ивану Абросимовичу, расстроил он меня…
– Что опять? – встревожилась Салима. Вяжущая Зухра, приостановив работу, подняла на него глаза.
– Хотел, чтобы электрики скорее приехали и завершили работу по свету, а он мне говорит: не торопись ты с этим, может, вообще придется все это прекратить. Я говорю: как это, вся деревня ждет, когда в домах зажжется лампа Ильича.
Салима и Зухра напряглись: сколько уже было говорено о том, как они заживут при свете, уже наметили все покупки. Хотели отправить на заслуженный отдых тяжелый чугунный, накаляющийся от углей утюг и купить новый, электрический, да и мало ли какие надежды они пестовали в ожидании этого чуда. А тут…
– Отстал ты от жизни, он мне говорит, не читал последние постановления партии об укрупнении сел, и, мол, по этим постановлениям вашу бесперспективную деревню нужно закрывать и людей переселять в большие села, где есть работа, школы, магазины и больницы. Поэтому, говорит, мы финансирование электрификации Худайбердино прекращаем, да и вообще – скоро и школу твою закроем, и магазин, пусть люди перебираются сюда, в Зигазу или в Тукан.
– Вот те на… Как они себе это представляют – люди здесь жили себе, жили, могилы предков здесь, строились, и как все это бросать? – в глубоких раздумьях и как бы про себя сказала Зухра. – С одной стороны, конечно, дети мучаются, школа далеко, но как резать по живому? Как людей отрывать от всего родного? Вон Айса бросил все в своей Ермании – и жену и детей, – лишь бы домой вернуться, и как он теперь?
– А сколько я предлагал всего, чтобы работа у людей появилась! Пчел предлагал развести, пасеки на склонах Зильмердака у лип, сколько рабочих мест бы появилось. А у них на все один ответ: денег на это у нас нет. И вот, пожалуйста… Легче, никого не слушая, ни с кем не посоветовавшись, закрыть. Кто о простых людях будет думать?! – в сердцах выругался Ислам.
– И что же теперь-то будем делать, куда подадимся?
– Конечно, пока все окончательно закроют, еще лет пять пройдет. Можно было бы еще пожить, но младшие подрастают, Лилии тоже скоро предстоит уйти из дома, что, они тоже будут мыкаться по квартирам, как Закия и Галима?
– Вот в том-то и дело, детей жалко, – выдохнула Салима.
Постепенно вечерний свет померк, за окном стало темно и тревожно. Салима зажгла лампы, еще раз подогрела самовар, и они молча попили чай. И вопрос – как дальше быть? – повис над ними в бледном красноватом свете керосиновой лампы и без ответа растаял.
В один из звонких летних дней в начале июля, перед началом сенокосной поры неожиданно на лошади приехала из Ботая семья Зайнаб, сестры Ислама, с мужем Хамидом и младшими детьми. К этому времени они уже успели пожить в далеком и хлебном Ташкенте, вернуться обратно и строить в родной деревне Хамида новую жизнь.
Хамид – высокий статный красавец, с плотной копной черных кучерявых волос, с усами, как у Чапаева, был сыном местного богатея, как и водилось тогда, все потерявшего после революции. Семнадцатилетним юношей в первые же дни войны, прибавив себе год, он ушел на фронт добровольцем. В непрерывных боях дошел до Берлина. При форсировании Одера смог близко подползти и гранатами подбить «Тигр», косивший из своих пулеметов переправившихся однополчан, и за это был награжден орденом Красной Звезды. Как и все настоящие фронтовики, не любил рассказывать о войне и, лишь выпив лишнего и расслабившись, плакал, выдавливая из себя через слезы: «Братцы, братцы мои, хлопчики…»
Работал он учителем русского языка и литературы в башкирской восьмилетней школе деревни Ботай, Зайнаб – продавщицей магазина. Но вот неожиданно директор этой школы ушел из жизни, и Хамида, как самого старшего и уважаемого фронтовика, назначили вместо него.
Салима, помня башкирскую поговорку: «Ҡунаҡ килһә ит бешә, ит бешмәһә бит бешә» («Для гостей мясо румянится, а если мяса нет, то щеки краснеют»), быстро растопила печь и поставила вариться мясо, раскатала тесто для лапши. Обедали, вволю хохоча, перебивая друг друга, рассказывали забавные истории о своих детях:
– В прошлом году с утра в своем огороде все сено косим, – начала Зайнаб, – день хороший, но жарко – слепни, оводы, рои мух. Дети сами по себе играют в свои игры в тенечке. К концу дня устали, замучились, просятся домой. Тут через все поле, кое-как перешагивая через толстые, тяжелые свежие валки, плетется Василя. Сквозь слезы бормочет: «Все пилят и пилят свою траву. Хватит пилить, пойдемте домой!!!» и ревет. Тут Хамид расхохотался и говорит: «И вправду – хватит пилить, пойдемте домой!»
– А у нас что Галима учудила, – продолжила Салима. – Тоже все собираемся на покос на целый день. Решили ее оставить дома по хозяйству. Я ей долго и подробно рассказываю, что и как нужно сделать к нашему приходу.
