А она сидит на крылечке, читает книгу и все кивает, мол, поняла, все сделаю. К вечеру уставшие, голодные приходим домой, а она как сидела на крылечке, так и сидит – читает.
– Досталось ей, наверное!
– Накричала, конечно. Хотела и отшлепать чуток, да Ислам заступился – мол, что поделаешь, раз так любит читать.
После вкусного обеда Ислам с Хамидом вышли во двор подышать, дав женщинам вволю наговориться. Уселись на крылечке, любуясь на то, как дружно носятся по двору, проказничают их дети. Глядя на посеревшую череду столбов для электричества, Хамид спросил:
– А что провода-то по домам не тянут, долго будете в потемках жить? Мы вон как будто прозрели – веселее при электричестве-то жить!
– А-ааа, – грустно махнул рукой хозяин дома. – Напрасными хлопотами оказалась эта маета со светом. Сколько бензина сжег, пока ездил в Зигазу, сколько порогов обил, да людей поднимал на валку сосен, подвоз в деревню, копку ям – все напрасно! Коту под хвост вся эта суета оказалась!
– А что не так, обещали же?
– Дык, оказывается, мало нам культа личности да истории без хлеба с этой кукурузой! Теперь хотят закрывать маленькие деревни и денег на все остальное уже не дают. И школу мою и магазин Сальмана закроют…
– Постой, а как же вы? Зря, получается, строился, переезжал из города?
– Кто же знал, что так получится? Переезжали – все было нормально. И ясли работали, и лесопункт, и сельсовет здесь были, сам знаешь. Позакрывали же все. Молодежь уезжает, детей все меньше и меньше. Уже лет через пять-шесть некого будет и учить.
– Да-аа, попались вы… Такой дом отстроил, и что теперь…
С такими грустными мыслями они вошли в дом после сытной лапши с мясом пить грузинский чай. За столом разговор невольно опять зашел про будущее деревни. И так, и так думали, рядили. И все приходили к одному – надо переезжать. Но куда?
Тут сообразительная и практичная Зайнаб встрепенулась:
– Хамид! Тебя что, зря директором школы поставили? Давай думай, как братишке моему помочь!
Хамид зарделся, напустил на себя важность. Ему очень нравилось это назначение – он еще покажет всем, как надо жить и работать.
– Давай, давай, думай, – наседала Зайнаб. – Если для своих не постараешься, то зачем нам твое директорство!
– Дак что думать-то? Я еще не знаю тарификацию на следующий год, – отмахнулся он и сам глубоко задумался: – Ислам непрост, с ним, как с остальными, не покомандуешь, будет во все встревать и мешать ему вдоволь властвовать. Но и Зайнаб не отстанет, знал он уже, как она, настоящая кансойер, будет добиваться помощи кровному братишке.
– Чего задумался? – меж тем наседала Зайнаб. – Такой мастер на все руки к тебе может попасть! Школу твою как конфетку украсит! А концерты, им подготовленные, чего стоят? Кто еще так умеет рисовать да на всех инструментах играть? Спектакли ставить, а? Даже и думать не надо – бери его на работу!
– Мы сильны, когда все вместе, – неторопливо начала до сих пор молчавшая Зухра. Она знала, как Ислам недолюбливает зятя. Что греха таить – обижал он его сестру. Как и все фронтовики, любил наркомовские сто грамм, а как переберет, так нет важнее его человека. И особенно не нравилось ей то, что новоиспеченный директор мог требовать от ее дочки полного подчинения – мол, кто ты, да кто я – слушайся и повинуйся! И мог ее заставить гладить видавшие виды рабочие штаны, мол, как это, я, директор школы, пойду в лес в неглаженых брюках, и если она не слушалась, то мог и побить ее. – Вместе можно и горы свернуть. Смотрите, как весело дети играют во дворе – они же одних кровей, и они это чувствуют, любят друг друга. И если будем жить рядом, то и они сблизятся. А это уже сила. Нельзя друг от друга отдаляться.
Тут она замолчала, как будто взвешивая слова, говорить дальше или нет. Молчали все, знали ее крутой нрав – скажет так прямо и без обиняков, что мало не покажется.
– Вон возьмите мою сестренку Зулейху. Далеко она сейчас. В самом Ташкенте живет. Натворила дел в свое время с этими комсомольцами. Поверила новой жизни, ушла в нее с головой, хотя сколько я ее останавливала, просила не усердствовать – не послушалась. Ходила в кожанке да с наганом в кобуре. А что толку? И своих не уберегла, да и сама была вынуждена сбежать в далекий Узбекистан. Хорошо хоть так все закончилось: не посадили, не расстреляли. А как она сейчас там без родни страдает? Каково ей на чужбине? Вот и шлет нам посылки с сухофруктами, отрезами ткани да с одеждой для детей. Хочет хоть так оставаться близкой к нам, помогать. А мы все здесь рядом. Чего рядиться? Спрячьте оба свою гордость подальше да трудитесь, помогайте друг другу, живите вместе…
Ислам сидел в задумчивости. Да, с одной стороны, это выход – школа восьмилетняя, есть интернат, где живут и учатся дети со всех близлежащих деревень, часов-уроков много. Дети младшие смогут учиться, не мыкаясь по квартирам в голоде и в холоде. Но как ужиться со спесивым и своенравным зятем? Сработаются ли они? И где там жить?
И Хамид, чувствуя всю важность момента, – как же, он теперь начальник и может соблаговолить родне, с важностью изрек:
– Ладно, подумаем, порешаем…
Хоть и равнодушно отнесся Хамид к этому предложению, но Зайнаб от него не отставала. Каждый день напоминала ему о семье брата. И вот выход нашелся. Набрались часы на одну ставку, а жить предложили в доме, где до этого был школьный интернат. Это был бывший жилой дом с дворовыми постройками.
Согласившись на эти условия, Ислам с Салимой приехали на неделю, чтобы подготовить дом для переезда – подремонтировать, подкрасить, привести в порядок двор, сараи. Решили переехать до покоса, чтобы сено приготовить на новом месте.
Переезд семьи Ислама худайбердинцы восприняли болезненно – уезжал человек, который боролся за деревню, стал ее душой, много сделал для того, чтобы она жила, был центром притяжения и взрослых и детей. Его отъезд приняли как знак того, что действительно у деревни нет будущего, и за ним потянулись остальные, оставались лишь старики, которые не хотели бросать привычную жизнь и им не нужна была работа.
Его дом занял серый, бесталанный учитель Сайфулла, и в школе не стало праздников, не звучали курай, мандолина и баян Ислама. Ставшие ненужными провода на столбах постепенно посрезали для хозяйственных нужд, а потом и добротные столбы пустили на дрова…
Постепенно Худайбердино пустело, закрыли школу и магазин, и потому оставшиеся самые стойкие семьи вынужденно потянулись в Зигазу, в Тукан. Оторванные от родной среды, в тесноте поселковых
