– Сколько меркитских воинов вы уничтожили?
– Тысячи полторы, их немногим больше половины осталось.
– А может Тохто вернуться и напасть на нас?
– Ну уж, нет! – Мэнлиг снова переглянулся с тысячниками. – Войско его бежало от нас как стадо оленей от волков. Теперь они не годны к сражениям.
– Да, – уверенно поддержали его другие тысячники, – теперь они не скоро придут в себя.
– Хорошо, – Тогорил-хан, удовлетворенно глядя на них, отдавал распоряжения. – Но вы на всякий случай поставьте с той стороны надежный заслон. Ну, а теперь можно заняться и добычей. Надо весь народ меркитский со всеми их табунами и стадами согнать в удобные места и пересчитать. Надо собрать у них все оружие, железные и медные вещи, вплоть до ножей и шила, пригодные арбы, шкуры, войлок – все собрать и разложить по кучам, чтобы было видно, что есть и сколько… Из людей мы отберем пригодных в рабы и поделим между собой… Сделать все надо быстро, в три-четыре дня, и поскорее уходить отсюда. Не годится надолго оставлять свои улусы, ведь и на нас могут напасть враги. Верно я говорю? – он с улыбкой посмотрел на Тэмуджина и Джамуху.
Из двухсот с лишним пленных подростков, отпущенных Тэмуджином за своими отцами и братьями, на второй день под вечер вернулось всего лишь двадцать восемь. Все триста воинов, бывшие в набеге на стойбище Тэмуджина, по допросам пленных, были из личного войска Тохто Беки. С ним они, видно, и отступили под напором монгольского тумэна в Баргуджин-Токум.
Подростки не догнали своих, не смогли передать, что им было сказано, и большинство их, побоявшись вновь предстать перед Тэмуджином, осталось в лесу.
Боорчи доложил Тэмуджину о вернувшихся меркитских подростках, когда он вместе с Джамухой сидел у хана. Они обсуждали завершение похода и предстоящее движение в обратный путь.
Тогорил намеревался идти к себе на Тулу прямым путем, вверх по Селенге, и предлагал обоим андам идти вместе с ним – дойти по ровной дороге до Тулы, и оттуда повернуть на Керулен.
– С такой добычей вам трудно будет идти напрямик, через горы, – говорил он, – а тут вы потеряете лишних несколько дней, зато – по ровной степи.
«Наверно, это ему на руку, – догадался Тэмуджин. – Хочет, чтобы его подданные увидели два наших тумэна, да с такой добычей – чтобы по всему ханству пошел слух: у Тогорила опять в друзьях монгольские вожди, как прежде, при Есугее, и вместе в походы ходят…»
Он первый согласился, не глядя на задумчивое лицо Джамухи.
– Да, можно и так пойти, – сказал он. – Хоть и ждут дома наши матери, томятся от тревоги, а несколько дней можно потратить.
– А напрямик вы нукеров пошлите, – советовал хан. – Они и доложат вашим, что все хорошо и скоро прибудете с добычей.
Джамуха с трудом согласился, кивнув головой, не проронив ни слова. По лицу его, затененному грустью, и едва заметному вздоху Тэмуджин догадался: сильно тоскует по молодой жене анда, хотя и не показывает вида.
В это время и вошел в юрту Боорчи и, поклонившись хану, доложил Тэмуджину о прибывших меркитских подростках. Тэмуджин тут же собрался. Хан и анда тоже изъявили желание посмотреть на пленных.
Вместе выехали на северную сторону. Толпа пленных так и стояла на месте. Все эти дни им отдавали требуху, да худшие части туш животных, что резали себе на корм воины в курене. Пленные варили их в котлах, тем прокармливали детей и поддерживали свои животы.
Они приблизились к толпе. Сотник караула плетью показал на стоявших в куче подростков. Те, обреченно опустив головы, прижимались друг к другу.
Тэмуджин движением руки приказал подвести их поближе. Подростки подошли гурьбой и, все так же опустив головы, с виноватым видом смотрели в землю.
– Ну, где ваши отцы? – спросил Тэмуджин.
Коренастый парень лет двенадцати, видом постарше других, сказал за всех:
– Своих мы не нашли, а встретили одного старика, он сказал, что наши ушли далеко.
– А зачем тогда вы вернулись?
– Мы пришли умереть за них.
Тэмуджин пытливо оглядел подростков. Многие, подняв головы, прямо смотрели на него.
– Зачем вам за них умирать?
– Чтобы вы простили наши семьи.
Тэмуджин долго молчал. Хан испытующе посматривал на него сбоку.
– Хорошо, – наконец, сказал Тэмуджин. – Я прощаю ваши семьи и самих вас отпускаю, потому что уважаю храбрых и честных людей. Вина ваших отцов и братьев перед моим родом немалая, но вы сумели искупить ее. Вы не побоялись прийти на смерть ради своих, потому и заслужили прощение. Вам вернут скот, – ровно столько, сколько у вас было отобрано, и никто вас больше не тронет.
Подростки, с великим облегчением на лицах, словно они избавились от тяжелой ноши, устало опускали плечи, невидящими глазами глядя на него. Старший первым опомнился от великой радости, склонился в низком поклоне, за ним и другие, прижав руки к груди, поклонились Тэмуджину.
– Остальных, – уже не глядя на них, приказывал сотникам Тэмуджин, – гоните в общую толпу! Пусть во веки веков они будут в рабстве в моем улусе, – изживать вину своих предков.
Сотник махнул воинам, те оцепили круг и погнали пленных. На месте остались немногие – только что освобожденные из плена семьи. Пав на колени от взрослых до малых, они молча уткнулись головами в землю.
– Правильно ты сделал, – сказал хан, задумчиво глядя на кланявшихся меркитов, качая головой, – очень мудро и справедливо ты поступил, сын мой. Каждый должен получить по своим заслугам.
– Я бы тоже так сделал, – сказал Джамуха.
На другое утро они поехали вверх по речке Тугнэ – там, в нескольких местах вдоль ее берега, была собрана добыча с меркитского похода. Согнанные со всех куреней, стояли толпы пленных меркитов, стада и табуны из разных краев долины. Еще вечером хан распорядился, чтобы тысячники находились там и ждали их.
Выехали рано. Впереди рысили хан с Тэмуджином и Джамухой, в десятке шагов за ними кучками следовали их свиты. Приотстав шагов на двести, вытянувшись сотенными колоннами далеко по сторонам, двигались отряды войск охраны – по нескольку сот всадников от каждого улуса. Впереди и по бокам, на гребнях сопок редкой цепью маячили дозорные.
Утро, как и во все эти дни, начиналось ясное, безоблачное; воздух все еще хранил остатки ночной прохлады. Солнце, оторвавшись от горизонта, красноватым кругом висело над склоном сопки, ласково пригревало первыми лучами. В степи просыпались кузнечики – то и дело крупные, пестрокоричневые насекомые с тяжелым треском взлетали из-под копыт, удалялись шагов на тридцать и, замолкая, падали в траву. Поднималась мошка, густыми роями витая вокруг, облепляя лошадей, заставляя их непрерывно взмахивать хвостами.
Ехали молча. Хан отчего-то был не в духе, будто у него случилось что-то неприятное. Утром, при встрече, он окинул Тэмуджина и Джамуху безулыбчивым взглядом, сухо обронил:
– Что ж, поехали, – воссел в седло и первым тронул коня.
При выезде из куреня он за что-то зло отругал своего сотника и больше за всю дорогу не проронил ни слова. Тэмуджин с Джамухой недоуменно переглядывались между собой, пожимая плечами, но спросить хана, что у него случилось, почему он не в духе, не решались. Боясь его потревожить, они помалкивали всю дорогу, гадая каждый про себя, что могло так омрачить хана.
«Уж не оттого ли сердится, – подумывал про себя Тэмуджин, – что разочаровался в нашем походе, что из-за меня задерживается в этом глухом краю, а у него, может быть, в ханстве неотложные дела дожидаются?»
Выбравшись на увал, в пяти или шести перестрелах, под склоном высокой сопки они увидели огромное скопление людей. Будто на великий праздник, на тайлган или наадан[29], собрались тут люди, только не видно было многочисленных костров и котлов над ними, и народ стоял неподвижно, в безмолвии, без игр и веселий.
Под дальними увалами, облепив склоны холмов сплошными пестрыми крапинками, паслись согнанные стада и табуны.
Вокруг меркитской толпы по широкому кругу, вольно рассыпавшись по склонам, темнели боевые сотни монголов и кереитов.
На ближней стороне, прямо на их пути, сойдя с лошадей, толпилась кучка людей. Тэмуджин вгляделся и по их виду догадался, что это тысячники. На шлемах у них пышно развевались разномастные кисти, среди них яркими шелковыми накидками выделялись кереитские вожди.
Скоро те заметили приближавшихся хана и нойонов, вскочили на лошадей, быстро разобрались по улусам и выстроились. Тэмуджин, продолжая вглядываться в них, заметил, что его киятских тысячников здесь было всего трое, с ними был и Мэнлиг, четверо были джадаранские, а все остальные, десять или одиннадцать – кереитские.
Тогорил подскакал к своим тысячникам, отрывистым голосом спросил:
– Ну, что тут у вас?
За всех ответил один из вождей, мужчина средних лет, с хмельной полуулыбкой на лице, по развязному и смелому виду более других приближенный к хану. «Видно, тоже родственник», – подумал Тэмуджин и внимательно оглядел его, запоминая.
