Но теперь нет смысла оглядываться назад, нужно идти вперед. К тому же тебя ищут, и если ты останешься, то погибнешь.
– Но если я уйду, то никогда не смогу примириться с собой. – Она тяжело вздохнула и расправила плечи, глядя ему прямо в глаза. – Я не могу бросить свою мать. Я должна сделать все возможное, чтобы спасти ее.
Отец Клеман долго смотрел на нее, а затем, вздохнув, произнес:
– Да, знаю. Я все надеялся, что ты передумаешь, но теперь понимаю, что такое вряд ли возможно. Но раз так, у меня созрел кое-какой план. Для начала тебе надо найти надежное укрытие, после чего я передам немцам твое условие – что, если они выпустят твою мать, ты сама сдашься им.
– Но ведь они могут арестовать и пытать вас, чтобы выяснить, где я нахожусь.
– Я не исключаю такой вероятности и готов к этому.
– Но даже если они отпустят маму, они ведь могут снова арестовать ее после того, как я окажусь у них в руках?
– У меня есть знакомые в Лионе, которым я доверяю, и их пока еще не арестовали. Мадам Трентиньян смогла благополучно добраться до границы, не так ли? И твоя мать сможет. А чтобы у нас точно все получилось, я постараюсь передать сообщение партизанам, чтобы они отвлекли немецкий патруль и она смогла перейти границу.
– А потом, когда я буду знать, что мама в безопасности, я сдамся немцам?
– Нет, Ева, конечно, нет. Ты убежишь. Поедешь в Швейцарию, доживешь до старости и будешь рассказывать людям о том, что здесь произошло.
– Но если я убегу, то они убьют вас.
– Эти люди считают, что все еще верят в Бога. Они внушили себе, будто исполняют его волю. А я по-прежнему верю, что даже нацист крепко задумается, прежде чем хладнокровно убить католического пастора.
Ева смотрела на него, а мысли путались у нее в голове. Она не могла просить его пожертвовать своей жизнью ради нее и даже ради ее матери. Несчастье, постигшее ее мать, произошло по вине Евы, а значит, она сама должна спасти ее.
– Нет, отец Клеман. Спасибо вам, но нет. Я найду другой способ.
– Похоже, другого просто нет.
– Но разве не вы говорили мне, что Бог открывает перед нами двери, о существовании которых мы порой даже не догадываемся? Я верю, что благодаря мужеству и вере мы можем сделать что угодно.
Священник грустно улыбнулся:
– Боюсь, что иногда этого недостаточно.
– И все же другого выхода я не вижу. Спасибо вам за все. За то, что готовы были рискнуть ради меня жизнью. За то, что спасли меня когда-то. Помогли обрести цель в жизни, найти приют. Но теперь я сама буду сражаться за правое дело. А вы уезжайте в Швейцарию. Живите. Мы с мамой встретимся с вами там при первой же возможности.
По его взгляду Ева поняла – он не верит в ее успех, но понимает, что ради освобождения матери она готова погибнуть.
– Я никуда не уеду, – сказал отец Клеман. – Мое место в Ориньоне, так всегда было и так будет. Бог не оставил меня, и я не оставлю Его. Я сделаю все, что в моих силах, для твоей матери, потому что я, как и ты, не могу больше допускать, чтобы гибли невинные. Это мое решение, и ты здесь ни при чем. Теперь ступай, Ева. Уходи, пока немцы не схватили нас здесь.
Ева крепко обняла его на прощание. Она знала, что, вероятно, в последний раз видит этого человека, священника, который помог ей найти себя в новой страшной жизни. И когда минуту спустя она вышла навстречу морозному дню, то мысленно молилась Богу, чтобы он не оставлял ее, пока она не спасет, в последний раз, еще одну жизнь.
Глава 29
Спустя четыре часа Ева направлялась к зданию небольшой тюрьмы в Клютье, реквизированной немцами. Она понимала, что идет прямо в львиную пасть и зверь при случае легко заглотнет ее заживо, однако другого выхода у нее не было. Она надеялась, что немцы, которые несли там службу, не в курсе, кто она такая, и рассчитывала на то, что ей удастся обмануть их. Она надела на себя как можно больше одежды, чтобы выглядеть полнее и солиднее. Ева в спешке готовила документы, по которым она значилась сорокадевятилетней вдовой, чей муж героически погиб под Верденом в прошлую войну. Этот план казался ей безрассудным, и все же она полагала, что немцы сразу не раскусят ее уловку. Ей достаточно было всего нескольких минут, чтобы выяснить, жива ли ее мать.
«Господи, пожалуйста, – молилась она про себя, ковыляя в сторону тюрьмы. Она горбила спину, приволакивала правую ногу и тяжело опиралась на трость. – Пожалуйста, помоги мне спасти маму. Моя же судьба полностью в твоей власти». Чем ближе она была к цели, тем увереннее себя чувствовала: даже если сегодня ей суждено погибнуть – не страшно. Она всегда верила, что после смерти душа продолжает жить, хотя в иудаизме эта концепция не обозначалась так четко и определенно, как в христианстве. Ведь если после смерти она окажется где-то вроде Райского сада, тогда, может, ей посчастливится снова увидеть отца? А потом, много лет спустя, к ней присоединится и Реми? Она верила, что в загробном мире каждый может заглянуть в душу другого, и тогда Реми наконец-то поймет, какие чувства она к нему испытывала и как сильно сожалеет, что позволила ему уйти.
Если же ей удастся выжить, то она постарается передать ему весточку, скажет, что согласна стать его женой, что всегда только этого хотела – и тогда, и сейчас, и в будущем. После всего случившегося ее мать обязательно поймет, что перед лицом такого страшного зла все различия между иудеями и христианами ничего не значат. Важно лишь, что Реми – хороший человек, а время – слишком драгоценно, чтобы тратить его впустую. «Господи, если ты сохранишь мне жизнь, – обратилась она к Богу, последний раз свернув за угол и выходя на улицу де-Гравено, – я обещаю загладить свою вину перед Реми. Пока еще не поздно, я должна исправить все ошибки».
И тут она увидела это строение – мрачное и грозное даже при свете дня. Возможно, все дело было в игре тени и света, из-за чего кирпичное здание тюрьмы окутывала атмосфера отчаяния.
Собравшись с духом, Ева открыла дверь и вошла; ее сердце тяжело стучало, пока она тащила за собой «больную» ногу. Нижняя часть ее лица была скрыта шарфом, верхнюю она прятала под надвинутой на лоб шляпой. Подойдя к столу, за которым сидел охранник, она с удивлением обнаружила, что это не немец, а французский жандарм. Он перебирал какие-то бумаги, его глаза были красными от усталости,
