на кусочки, упала у его ног.
Флеминг вытирал с лица пот.
– Швед… – начал нетерпеливо Август.
– Мой король, – прервал Флеминг также резко, – швед занимает вашу наследственную землю… пусть дьяволы возьмут Польшу… нужно спасать Саксонию.
– Да!! – зарычал король с болью. – Ты, ты теперь мне это советуешь, ты, Флеминг, а кто, если не ты и твоя Пребендовская, загнали меня в эту проклятую Польшу, которая стоила миллионы и покрыла меня позором… кто? Ты виноват! Я бы должен приказать тебя повесить.
Флеминг пожал плечами.
– Если вам это поможет вернуть Польшу и миллионы, – сказал он, – вешайте, и немедля. Но я вам говорю: ни Польша, ни Саксония не потеряны. Нога шведа должна поскользнуться, слишком долго ему удача служит. В эти минуты только нужно ему поддаться.
Август вздыхал, слушая… Он весь трясся от гнева и боли. Флеминг стоял и, казалось, ждал минуты, когда сможет поговорить с ним спокойней, лучше очертить положение. Король тем временем выпил стоящую перед ним полную рюмку и вздохнул, а скорее зарычал, ударяя себя в грудь. Страшное проклятие вырвалось с его уст… безбожное.
– Первого числа этого месяца, – начал, глядя на него, Флеминг, – шведы вошли к нам.
– И должны были только пустошь там найти, – воскликнул король, – я приказал, чтобы весь народ с имуществом, с пожитками… все живые шли в леса над Шпреей и скрылись в недоступных болотах.
– Да, – ответил Флеминг, – но времени уже не было на это… Швед спешил и второго сентября, перейдя под Штейном Одру, наводнил широко страну… выдав самые суровые приказы. Министерство, видя, что защита и непослушание привели бы к ещё большим бедствиям, велели населению сохранять спокойствие… Нельзя было поступить иначе.
Август вскочил с кровати, набросил плащ и стал ходить по тесной комнате, но там ему было душно. Подошёл к двери, раскрыл, хлопнул ею так, что разлетелась вдребезги, и вышел в другую комнату, ещё полную челяди и военных, которые при виде короля тут же разбежались. Всё, что стояло у него на дороге, Август по пути хватал, не говоря ни слова, Флеминг также, прервав рассказ, ждал. Он один в эту минуту тревожился меньше всех, хотя, может, у него была причина бояться больше Августа, но без него одного король обойтись не мог.
Эта прогулка окончилась тем, что он вошёл обратно в спальню. Постепенно лицо короля начало проясняться. Он принадлежал к тем людям, которых впечатление порою убивает, но никогда не продолжается долго… потому что жить бы с ним было невозможно. Он и Флеминг стояли напротив друг друга.
Август потихоньку заговорил, но постепенно возвышал голос и видно было, как его некоторая внутренняя надежда начала оживать.
– A charge de revanche! – отозвался он понуро. – Нужно сдаться, сдаться, чтобы спасти Саксонию. Будь что будет, под какими-либо условиями… дать ему, что захочет… подписать перемирие, какое продиктует… Я должен спасти Саксонию… О Польше поговорим позднее… я готов её отдать этому его фавориту, который не сумеет её удержать. Я должен иметь мир и пусть уйдёт прочь с моего наследства.
Флеминг ничего не отвечал.
– Биться с ним, даже если бы подошли подкрепления царя, – начал король, – некому. Новые пушки едва начали лить… оружия не хватает, денег нет, Шуленбург слабый, иные стоят столько же, сколько он. Всё-таки я должен спасти Саксонию, понимаешь!
– Понимаю, – сказал холодно Флеминг, – но я об этом мире трактовать с ним не буду, не подпишу его…
Посмотрели друг на друга. Во взгляде Флеминга было написано, что он заранее предвидел все последствия этого перемирия, жертвой которого должны были пасть люди, что его заключат.
– Всё, без исключения, я готов пожертвовать, – добавил Август, – лишь бы Саксонию освободить, понимаешь меня, люди, связи мои, данное слово… всё… всех…
Он повторил это несколько раз, а так как приятель не хотел отвечать, добавил после маленькой паузы:
– Кому дашь полномочия? Carte blanche! Carte blanche! – с ударением повторил король. – Carte blanche!
Флеминг немного подумал.
– Те, которые поедут, – сказал он, – заранее могут считать себя погибшими.
– Ma foil – воскликнул король. – Это очень может быть, но я ради них умирать не могу, предпочитаю, чтобы умерли ради меня.
Оба молчали. Назначить эти две жертвы, которые должны были пасть для спасения Августа, было трудно.
Флеминг, равно как Август, холодный и безжалостный, когда была речь не о нём самом, колебался с назначением этих жертв.
Затем из уст короля вырвалось имя Имхофа, председателя палат (Kammerpasidenten), он посмотрел на Флеминга, который не противоречил.
– Имхов, – повторил Август и задумался, глядя в пол. – Ну, и Пфингстен.
Флеминг не встал в защиту… не имел ничего против него.
– Ни минуты времени не теряя, – сказал Август, – сию минуту отправь к ним курьера, carte blanche! Пусть не возвращаются, не подписав соглашения. Где этот проклятый швед?
– Думаю, что должно быть в околицах Лейпцига, – отпарировал Флеминг.
Лицо короля побледнело, когда он это услышал.
– А Шуленбург?
– Уходит, – сказал спокойно Флеминг, – с остатками русских в Тюрингию, думаю…
Август уже больше не осмеливался спрашивать.
– Отправь им немедленно полномочия.
Затем, как бы что-то вспомнив, спросил:
– А королева?
– Королева, должно быть, в Байройте, – пробормотал прибывший.
– С матерью?
– Нет… Анна София с курфюрстом прямо в Данию уехала.
Август нахмурился и вздохнул.
– А Козель? – сказал он тише.
– До сих пор оставалась в Дрездене.
Лицо короля немного прояснилось.
На этих задаваемых вопросах и отрывистых ответах, которые отделялись друг от друга долгими паузами, прошло много времени… король вдруг опомнился и остыл; он крикнул Мазотину что хочет одеваться, закрыли кое-как поломанную дверь. Флеминг получил приказ без проволочек приготовить всё для заключения соглашения Имхофу и Пфингстену Спросил об ограничениях.
– Нет никаких, всё должны пожертвовать для спасения Саксонии… всё… carte blanche.
Флеминг покачал головой. Август насмешливо усмехнулся.
– Не великий из тебя дипломат, – сказал он тихо. – Кто даёт carte blanche, тот нелегко потом от неограниченных полномочий может отказаться. Ты им лично напиши, что мою честь и целостность Саксонии должны сохранить, но границ им не ставлю никаких, сами их должны найти.
Флеминг двинулся, когда король добросил:
– Соглашение и мир любой ценой должен быть… пусть иначе не возвращаются.
Сказав это, король уже стоял перед зеркалом, а Константини уже подавал ему его аллонгу каждодневный парик. На зло судьбе в этот день он хотел надеть костюм как можно более богатый, хоть, вероятно, кроме пани стольниковой и двора, никто его не увидит. Но Август так любил наперекор гнетущей его судьбе показывать себя самым бесчувственным к её ударам.
Несмотря на то, что он уже остыл, Константини приближался
