за руку.
— Сонъи, тебе уже шестнадцать лет. Ты ведь знаешь, что переступила брачный возраст.
Девушка покраснела и кивнула. Во рту в момент высохло от волнения и ужаса. Вот как сейчас сговорят ее, и придется ей смириться с участью.
— Приходила госпожа Им, она нашла тебе хорошую партию. Ему двадцать семь, он купец и человек хороший. Что думаешь?
Сонъи сидела, понуро свесив голову, и молчала. Мать тоже молчала, пытаясь вытянуть из дочки хоть какой-то ответ.
— Если вы решили выдать меня замуж, то я приму ваше решение — только и смогла пробормотать девочка, так и не подняв на мать взгляда.
— Нет, Сонъи. Он не предлагает стать тебе его женой. Ты будешь наложницей.
Несчастная вскинула испуганные глаза, жилка на шее затрепетала.
— На… наложницей?
— Наложницей. Дочь наложницы может быть лишь наложницей такого состоятельного человека. Это моя вина, — проговорила мать, и слезы защипали глаза. — Могла ли я подумать, что моя единственная дочь…
— В том нет вашей вины, матушка, — пробормотала Сонъи и заплакала.
— Бедное мое дитя! — и с этими словами Елень обняла дочь.
Когда первые эмоции схлынули и женщины успокоились, мать продолжила:
— Этот человек женат. Ты ему нужна, чтобы родить детей. Но послушай, Сонъи, ты должна понять две вещи: ты никогда не будешь матерью этим детям, мамой они будут называть жену твоего мужчины, и ты никогда не будешь равной ей. Ты не служанка, но и не госпожа. Пока ты будешь носить дитя, с тобой будут обходиться очень хорошо. Будут холить и лелеять, но после рождения…
Сонъи смотрела на мать, не мигая. Ее дети не будут ее детьми? Это как?
— А я… я могу отказаться? — набравшись смелости, спросила она.
Но взгляд матери не потеплел:
— Можешь. Неволить никто не станет. Вот только госпожа Им права в одном: такой хорошей партии может больше не быть. Тебе уже шестнадцать. Купцы не дворяне, но есть те, кто стоит ниже купцов. Это ремесленники. У купца ты будешь есть с серебряного блюда, а у ремесленника, скажем, кожемяки, тебе и самой придется работать. Сможешь?
— А если вообще… замуж не выходить?
— Нет радости в одиночестве. Творец не просто разделил нас на мужчин и женщин. Мы будто дополняем друг друга, чтобы дать новую жизнь. Без союза не будет новой жизни. Без любви…
— А разве это — любовь? Дети даже не будут знать, кто их настоящая мать. А мне как быть? На моих глазах мой ребенок будет звать мамой другую женщину… Вот вы можете это вообразить?
И Елень не в силах больше слушать неутешительные выводы обняла дочь. Она целовала ребенка в висок, гладила по длинной косе и не могла успокоиться. Сказал бы ей кто прошлым летом о таком — самой поганой метлой бы со двора выгнала. А теперь…
Соджун, вернувшись со службы, застал Елень в беседке. Она так была погружена в себя, что даже не услышала конского топота. Капитан кашлянул, женщина встрепенулась, позвала к столу, но сама ничего не ела. Перемешивала рис и молчала. Соджун спросил о причине такой задумчивости, и госпожа слово за слово все рассказала. Мужчина выслушал, и чем больше говорила Елень, тем мрачнее становился Соджун.
— Когда это видано было, чтобы дворянка за купца замуж выходила? Да даже не замуж, а наложницей шла? — вспыхнул он, буравя глазами стол.
— Господин, я сама дочь купца, — напомнила Елень.
— Купца и дворянки. И род вашего отца славен даже у нас, так что… А уж о родителях вашей матушки и вовсе говорить не стоит.
— Мои предки и предки Шиу были великими людьми, знатными, всеми уважаемыми, но я… я наложница. То, что я… что это не так, знаем только мы с вами. Весь мир убеждать будете?
Соджун посмотрел на Елень и вздохнул. Да уж… Весь мир не убедить. Да и не стоит стараться… Только за девушку, которую хотят купить, обидно. А потом вспомнил капитан своего сына, заступавшегося за Сонъи… вспомнил переглядки за столом, и сердце заныло. Напоминал ему ребенок вулкан: не знаешь, когда ждать извержения. Вот узнает он об участи Сонъи, что сделает? А если этот мальчишка действительно влюблен в девочку? Может, кто другой и усмехнулся, дескать, что это за любовь в таком-то возрасте? Кто другой бы так и сказал. Соджун так не подумает и тем более не скажет. Свое сердце он отдал в девятилетнем возрасте. Прошло двадцать пять лет, а в его сердце никаких изменений не произошло. Столько лет одна и та же живет там. И с каждым годом чувства только сильней. Мужчина вздохнул и отвернулся.
Вот только все произошло несколько иначе. Кабы капитан думал, что будет так…
[1] Запрет на браки объявлялся, когда кто-то из детей короля готовился к вступлению в брак. По хронологии романа запрет был объявлен из-за намечавшейся свадьбы принцессы Гёнхе, дочери короля Мунджона. Любой юноша из дворянской семьи мог стать зятем короля, если проходил с честью все испытания. (По факту же, если родство с ним было выгодно для королевской семьи).
[2] Брачный возраст в Чосоне для девушек составлял 13-14 лет, для мужчин – 15-16. Хотя именно таких канонов придерживались простолюдины.
[3] Для детей дворянок нанимали кормилиц.
Глава двадцать шестая.
Сонъи проплакала всю ночь. Она ворочалась на шелковой постели, не в силах заснуть. Разговор с матерью не шел из головы. Ей нужно дать ответ. Мать неволить не станет, но… И тут Сонъи вспомнила, как впервые получила предложение о браке. Юноша, за которого еще два года назад должна была выйти девушка, был хорош собой, богат и знатен. Как никак младший сын чиновника из Палаты Церемониала! Молодые должны были пожениться, но тогда принцессу Гёнхе[1] выдавали замуж, и поэтому был объявлен запрет на браки. И вот спустя год, по весне, вновь пожаловала сваха. Она держала письмо с предложением о браке, и семьи стали готовиться к свадьбе, которую назначили на осень. Но летом умер король, к власти пришел принц Суян, и за несколько недель до свадьбы семья утратила свой статус. А
