о ее слезах, расстроится, будет корить себя. От понимания всего этого на душе становилось еще тоскливее. И тут Сонъи услышала быстрые тяжелые шаги за стеной своей комнаты. Шаги были стремительные и какие-то неизбежные, словно… Она приподнялась на локте, как раз в тот момент, когда дверь распахнулась. Девушка вздрогнула и обомлела. На пороге в студенческой униформе Сонгюнгвана стоял взмыленный Чжонку. Он тяжело дышал, пот бежал по лицу, а взгляд горящих глаз обжигал девушку, сидящей на тюфяке. Сердце бешено заколотилось, а слезы побежали по щекам с удвоенной силой. Чжонку шагнул в комнату, закрыл плотно дверь и стремительно подошел к плачущей девушке.
Он опустился перед ней на колени, положил свои туфли, которые не рискнул оставить у входа, так как понимал: мужчина не имеет права переступать порог комнаты незамужней девушки, (даже отец не входит в покои дочери, если она не больна). Юноша смотрел на Сонъи, которая плакала от стыда, уткнувшись лицом в подтянутые к груди колени. Пока он бежал, придумал речь, но, увидев девушку в таком состоянии, растерялся. Сжимал кулаки, смотрел на плечи, вздрагивающие в безудержном плаче, и не знал, что делать. И неизвестно, сколько бы они так еще просидели, если бы с улицы не раздался крик караулившего Хванге:
— О, матушка, вы уже вернулись?
— Где твоя сестра? — донеся голос госпожи.
— Она… в своей комнате, должно быть…
Елень ничего не ответила, но во дворе раздались шаги. Сонъи с ужасом уставилась на закрытое окно, к которому подходила мать, а рядом — на расстоянии вытянутой руки — сидел сбежавший из академии Чжонку. И что было страшнее — что у нее в комнате мужчина или что юноша самовольно покинул Сонгюнгван — она не знала. Взвилась на ноги, схватила Чжонку за жилистые руки и затащила его за ширму, а сама с проворностью белки юркнула под одеяло, повернулась к дверям спиной и замерла в тот самый момент, когда двери открылись. Увидев спящую Сонъи, Елень вздохнула, постояла на пороге, не зная, что предпринять, а потом очень осторожно закрыла дверь и тихо вышла из дома.
— Хванге, не буди сестру. Ей сейчас непросто, она, видать, всю ночь не спала, — наказала мать сыну и ушла.
Сонъи поднялась, обогнула ширму. Чжонку так и стоял, держа туфли в руках. Он возвышался над девушкой больше, чем на пядь. Видел, как осунулось прекрасное лицо, как поблекли глаза, словно из них вычерпали радость. Видел, как дрожали мокрые ресницы. Видел, как несчастная комкает в кулачках чиму, не в силах справиться с ситуацией, и собственная душа стонала и плакала.
— Вам… вам надо идти, молодой господин. А если вас в Сонгюнгване хватятся? — проговорила Сонъи, так и не поднимая глаз.
— Вы… правда… уйдете в тот дом? — выдавил Чжонку.
Сонъи еще ниже опустила голову, всхлипнула, и из глаз часто-часто закапали слезы.
— Не терзайте хоть вы мое сердце, молодой господин!
И в этой фразе было столько всего, что у Чжонку качнулся пол перед глазами. Неотвратимостью, неизбежностью и безнадежностью веяло от них. Сонъи больше не в силах стоять рядом с Чжонку, отвернулась, решив уйти. Юноша увидел затылок, от которого вниз по спине спускалась коса — доказательство девичества, (а в новом доме косу сменит пучок со шпилькой), и, не понимая, не осознавая до конца, лишь ощущая необходимость именно в этом действии, шагнул к девушке. Туфли упали, а он обхватил Сонъи обеими руками и прижал к себе. Девушка охнула и замерла, чувствуя острое горячее дыхание на шее и затылке, чувствуя лишь силу мужских объятий.
— Молодой господин…
Но Чжонку на это только крепче обнял девушку. Сонъи видела лишь его руки, лежащие одна на другой ниже груди. Бело-голубые шелковые рукава были измазаны зеленью, а на одном из лопнувшего шва торчали нитки. Она смотрела на эти нитки, и сердце трепетало томно и нежно.
«Так испачкался, когда перелазил через забор… чтобы прийти ко мне… вот только…»,— но, что именно «только», не хотелось додумывать.
Чжонку ослабил хватку, опустил руки и развернул девушку к себе, и тогда она подняла на него взгляд.
— Я… я давно, еще тогда… еще тогда решил, что попрошу отца, чтобы он поговорил с вашими родителями о нашем…
— Это никогда не случится. Никогда! — перебила Сонъи и сделала шаг назад, но Чжонку поймал ее за обе руки и не отпустил.
— Я знаю, чего точно не будет! — заявил он достаточно громко.
— Тихо! Вас может матушка услышать! — зашептала испуганно девушка.
Юноша послушно замер, так и не отпустив рук.
— Вы ведь можете отказаться. Откажитесь!
— Поздно, молодой господин. Уже слишком поздно. Я… я дала свое согласие…
Чжонку почувствовал, как бешено заколотилось сердце, как скорбно заныла душа. В груди стало тесно от боли, рвущей сердце в лоскуты. Чжонку не было семнадцати лет. Он только начал учиться в Сонгюнгване. Он в самом начале своего пути. Как? Как он сможет защитить Сонъи? Что он сможет ей дать? Но и отпустить как?
— Вы… вы хотите этого? Сонъи, скажи! Ты сама хочешь этого? — кое-как выговорил юноша.
Девушка подняла на него глаза, затуманенные слезами, протяжно всхлипнула и села, не в силах стоять. Чжонку глянул на ее склоненную голову, опустился на колени и обнял. Она не отстранилась. Уткнулась лицом в его широкую грудь и дала волю слезам. Юноша чувствовал, как она содрогается от плача и молчал, едва сдерживая собственные слезы. Просто мужчины плакать права не имеют.
— Вам нужно идти, молодой господин.
Голос Сонъи дрожал и казался сухим. Чжонку не хотел отпускать девушку из своих объятий, где она так долго плакала. Он чувствовал тепло хрупкого тела и во второй раз в жизни ощущал свою силу и бессилие одновременно. Он был сильнее и шире в плечах, но в этой ситуации не знал, что делать. Если бы враг был из крови и плоти, он мог бы что-то предпринять. Но здесь…
— Уходите, не прощу себе, если вас из академии выгонят, — повторила Сонъи и отстранилась от сына капитана. — Ваш отец так много для нас сделал. Хороша же я буду, коль из-за меня его сына отчислят… ступайте.
— И все-таки…
— И все-таки на всё воля Небес, — перебила Сонъи и поднялась. — Чему быть — того не миновать. Спасибо, молодой господин Ким
