Помните ли вы Луазлера, этого лицемера и предателя, это орудие Кошона? Помните ли вы, что Жанна, уверенная в неприкосновенности тайны исповеди, чистосердечно и доверчиво рассказала ему обо всем, за исключением лишь немногого, касавшегося ее откровений, говорить о которых кому бы то ни было ей воспретили святые, и что этот неправедный судья, Кошон, спрятавшись, слышал всю ее исповедь?
Теперь вы поймете, каким образом инквизиторы сумели подобрать всю эту вереницу подробных, пытливых вопросов, которые поражают нас своей меткостью, находчивостью и проницательностью, доколе мы не вспомним о комедии, разыгранной Луазлером и послужившей источником их всеведения. Ах, епископ Бовэ, ты уж много лет оплакиваешь в аду свое жестокое вероломство! Да, ты терзаешься и до сих пор, если только не помог тебе кто-нибудь. А в обители праведных есть только один, кто бы согласился быть твоим заступником, – Жанна д'Арк! И нечего надеяться, что она не облегчила уже твою судьбу.
Вернемся же к суду и к допросу.
– Давали они тебе еще какое-нибудь обещание?
– Да; но этого нет в вашем procès. Я не скажу вам об этом теперь, но не успеют миновать три месяца, и вы узнаете.
Судья, по-видимому, уже знал то, о чем спрашивал; это можно было заключить из его следующего вопроса:
– Говорили тебе твои Голоса, что ты будешь освобождена раньше, чем через три месяца?
Жанна часто выказывала удивление, когда замечала по вопросам судей, что они угадывают истину; так было и теперь. Между тем я нередко с ужасом чувствовал, что мой разум критически относится к действиям Голосов (противиться этому было не в моей власти) и говорит о них с неодобрением: «Они советуют ей отвечать смело, но она сделает это и без их советов; когда же необходимо дать ей какое-нибудь полезное указание, например, объяснить ей, какими хитрыми уловками сумели эти заговорщики узнать все ее тайны, тогда оказывается, что святые заняты другими делами и оставляют ее без всякой помощи». Я благочестив от природы; и когда такие мысли посещали меня, то я холодел от ужаса; и если в такую минуту бушевала гроза и грохотал гром, то я чувствовал себя больным и мне стоило больших усилий оставаться на месте и продолжать свою работу.
Жанна отвечала:
– Этого нет в вашем procès. Я не знаю, когда я буду освобождена, но некоторые из людей, желающих моей смерти, умрут раньше меня.
Эти слова привели в трепет некоторых из них.
– Говорили тебе твои Голоса, что ты будешь освобождена из тюрьмы?
Без сомнения, они говорили, и судья знал это раньше, чем спросил.
– Спросите меня опять через три месяца, и тогда я скажу вам.
Она произнесла это с таким счастливым видом, измученная узница! А я? А Ноэль Ренгесон? Целый поток радости охватил нас с ног до головы! Мы думали только о том, чтобы усидеть на месте и удержаться от рокового проявления наших чувств.
Она должна была получить освобождение через три месяца. Вот что она хотела сказать; мы поняли это. Так сказали ей Голоса – и сказали ей правду – вплоть до назначенного дня, 30 мая. Но мы знаем теперь, что они милосердно скрыли от нее, как она будет освобождена, оставив ее в полном неведении насчет этого. Снова домой! Так мы поняли – Ноэль и я; это была наша всегдашняя мечта; теперь мы будем считать дни, часы, минуты. Они пролетят быстро; они скоро кончатся. Да, и мы увезем наше божество домой. Там, вдали от шума и блеска мирской суеты, мы снова заживем своей прежней, счастливой жизнью на свежем воздухе, под лучами яркого солнца, окруженные дружелюбными стадами овец и дружелюбными людьми, которые будут нашими товарищами; перед нашими глазами будут снова цветущие поля, зеленые леса, сверкающие воды реки, и глубокий покой снизойдет к нам в душу. Да, это была наша мечта, мечта, которая помогла нам терпеливо ждать целых три месяца, пока наконец наступило обещанное освобождение, такое ужасное, что, если бы мы знали об этом заранее, мы умерли бы от ужаса и тоски, не дожив до рокового дня.
Но мы ждали, что освобождение произойдет иначе. Мы были уверены, что король почувствует раскаяние, что он составит план освобождения Жанны с помощью ее старых соратников – д'Алансона, Бастарда и Ла Гира, и что это освобождение произойдет через три месяца. Поэтому мы решили быть наготове и принять в этом деле посильное участие.
В этом заседании так же, как в последующих, от Жанны требовали, чтобы она в точности назвала день своего освобождения. Но она не могла сделать этого. Она не получила на это разрешение Голосов. Кроме того, Голоса не назначили определенного дня. Со времени исполнения пророчества я всегда был уверен, что Жанна ожидала своего освобождения с помощью смерти. Но не такой смерти! Превосходя людей, как ни была она божественна и неустрашима в битвах, она все же была человек. Она была не только святая, не только ангел, она была такая же девушка, как и другие, созданная точно так же, наделенная такой же чувствительностью, нежностью и боязливостью. И вдруг такая смерть! Нет, она не могла бы прожить этих трех месяцев, видя перед собой такой конец. Вспомните, что, когда она была ранена в первый раз, она испугалась и заплакала, подобно всякой другой семнадцатилетней девушке, хотя она почти за три недели знала, что будет ранена в этот именно день. Нет, она не боялась обыкновенной смерти и такую именно смерть ожидала после того, как ей предсказано было освобождение, потому что лицо ее выражало счастье, а не ужас, когда она говорила об этом.
Теперь я объясню, почему я думаю так. За пять недель до того, как она была взята в плен во время сражения при Компьене, Голоса предсказали ей, что произойдет. Они не назвали ей точно дня или места, но сказали только, что она будет взята в плен и что это случится перед праздником святого Иоанна. Она просила, чтобы ей была послана смерть, верная и быстрая, и чтобы плен ее не был очень долгим; потому что душа ее любила свободу и боялась заключения в темнице. Голоса ничего не обещали, но сказали только, чтобы она терпела все, что будет ей послано. Но так как Голоса не ответили отказом на ее просьбу о быстрой смерти, то весьма понятно, что молодая, полная светлых надежд девушка, какой была Жанна, стала укрепляться в своей заветной мысли и с каждым днем получать все большую уверенность, что именно таково будет ее избавление – верная и быстрая смерть. И вот, когда ей было предречено, что через три месяца она будет освобождена, я думаю, она поняла это так, что через три месяца смерть явится к ней в тюрьму и освободит ее; вот почему она, говоря об этом, казалась такой счастливой: врата Рая были раскрыты перед ней, близилось время, когда кончатся все ее тревоги и она получит свою небесную награду. Да, эта надежда могла сделать ее счастливой, терпеливой и смелой, способной биться до конца, как солдат на поле брани. Она, конечно, стремилась к спасению, она была готова бороться всеми силами, ибо такова была ее природа; но она смело взглянет в лицо смерти, если смерть неизбежна.
Затем позднее, когда она обвиняла Кошона в намерении отравить ее ядовитой рыбой, ее мысль, что она будет «освобождена» из тюрьмы смертью – если она имела такую мысль, а я в этом уверен, – вполне естественно должна была укрепиться.
Но я уклоняюсь в сторону от рассказа о суде. От Жанны потребовали точного определения времени, когда она будет освобождена из тюрьмы.
– Я всегда говорила, что мне не разрешено сказать вам все. Я буду освобождена, и я хочу просить Голоса, чтобы они позволили мне сказать вам, в какой именно день. Вот почему я не могу отвечать теперь.
– Твои Голоса запрещают тебе говорить правду?
– Вы желаете знать то, что касается короля Франции? Повторяю вам еще раз, что он снова будет владеть своим королевством и что это так же верно, как то, что вы сидите здесь передо мной. – Она вздохнула и после краткого молчания добавила: – Я давно бы умерла, если бы не это Откровение, которое всегда меня утешает.
Ей было предложено несколько незначительных вопросов относительно одежды и внешности святого Михаила. Она отвечала с достоинством, но было заметно, что такие вопросы причиняют ей боль. Потом она сказала:
– Я смотрела на него с великой радостью, ибо при виде его я чувствую, что освобождаюсь от смертных грехов. – И она добавила: – Иногда святая Маргарита и святая Екатерина дозволяют мне исповедываться им.
Здесь была возможность поставить ловушку, воспользовавшись ее неведением.
– Когда ты исповедывалась, пребывала ты в состоянии смертного греха?
Но ее ответ не повредил ей. Поэтому судьи еще раз перешли к откровениям, сделанным относительно короля, – к тайнам, которые суд постоянно, но безуспешно пытался вынудить у Жанны.
– Теперь, возвращаясь к знамению, посланному королю…
– Я уже говорила вам, что ничего не скажу об этом.
– Известно тебе, что это было за знамение?
– Об этом вы не узнаете от меня ничего.
Эти вопросы относились к тайному свиданию Жанны с королем, на котором, впрочем, присутствовали двое или трое других лиц. Судьи знали (конечно, через Луазлера), что королю было послано знамение в виде короны и что знамение это было подтверждением того, что на Жанну действительно возложено великое дело. Но все это покрыто тайной до сих пор, – то есть вопрос о самой короне, – и тайна сия останется неразгаданной до скончания веков. Мы никогда не узнаем, настоящая ли корона сошла на голову короля или же то был символ, плод мистической фантазии.
