– Об этом вы не узнаете от меня ничего.
Эти вопросы относились к тайному свиданию Жанны с королем, на котором, впрочем, присутствовали двое или трое других лиц. Судьи знали (конечно, через Луазлера), что королю было послано знамение в виде короны и что знамение это было подтверждением того, что на Жанну действительно возложено великое дело. Но все это покрыто тайной до сих пор, – то есть вопрос о самой короне, – и тайна сия останется неразгаданной до скончания веков. Мы никогда не узнаем, настоящая ли корона сошла на голову короля или же то был символ, плод мистической фантазии.
– Ты видела корону на голове короля, когда он получил откровение?
– Я не могу сказать вам об этом, не нарушив клятвы.
– Была у короля на голове корона в Реймсе?
– Мне кажется, что король надел на голову корону, которую нашел там, но другая, гораздо более роскошная, была принесена ему потом.
– Видела ты эту корону?
– Я не могу отвечать вам, не нарушив клятвы. Но видела я ее или нет, я слышала, что она была богата и великолепна.
Они продолжали мучить ее утомительными вопросами насчет таинственной короны, но более ничего не узнали. Заседание кончилось. Долгий, тяжелый день для всех нас.
Глава Х
Отдохнув один день, суд снова принялся за дело в субботу, 3 марта.
Заседание это было одним из наиболее бурных. Все судьи потеряли терпение – и было из-за чего. Ведь все эти шесть десятков выдающихся богословов, знаменитых крючкотворцев, испытанных гладиаторов законоведения, покинули важные должности, где присутствие их было необходимо, и съехались сюда из разных городов, чтобы выполнить задачу, весьма легкую и несложную: вынести смертный приговор крестьянской девятнадцатилетней девушке, не умевшей ни читать, ни писать, не посвященной в замысловатости и хитросплетения судопроизводства, лишенной возможности вызвать свидетелей своей стороны или выбрать себе защитника или руководителя и долженствовавшей своими силами обороняться от враждебного судьи и от сговорившихся присяжных. Через каких-нибудь два часа удалось бы ее опутать, запугать, разбить все ее доводы, изобличить ее. Это было вне всяких сомнений, как им казалось. Но они ошиблись, часы растянулись в целые дни, и то, что казалось легкой стычкой, превратилось в долгую осаду; дело, на первый взгляд столь несложное, в действительности оказалось невероятно трудным; слабая жертва, которую предполагалось смахнуть прочь, как пушинку, стояла незыблемо, словно скала; и в довершение всего, если кому-нибудь и пришла очередь посмеяться, то, конечно, – девушке-крестьянке, а никак не судьям.
Но она не смеялась, потому что не такова была она; зато смеялись другие. Весь город смеялся исподтишка, и суд знал об этом, и самолюбие его сильно страдало. Члены суда были не в состоянии скрыть свою досаду.
И заседание, как я сказал, было бурное. Легко было видеть, что эти люди решили во что бы то ни стало вырвать сегодня у Жанны такие признания, которые сократили бы судебное разбирательство и привели бы его к скорому концу. Это показывает, что, при всей своей опытности, они еще не знали, какова была Жанна. Они затеяли жаркую битву. На этот раз допросчик был не один: все принимали участие. Со всех сторон Жанне предъявляли вопросы, и по временам сразу было столько голосов, что она просила их выпускать свои выстрелы по очереди, а не залпами. Началось с обычного:
– Еще раз мы требуем от тебя присяги безусловной и неограниченной.
– Я дам ответ на все, что упомянуто в procès verbal. В остальном же я буду руководствоваться собственным выбором.
Пядь за пядью они оспаривали и старались вырвать у нее из-под ног ту почву, на которой она утвердилась; они озлобленно горячились и осыпали Жанну угрозами. Но Жанна была непреклонна, и допрос волей-неволей пришлось перевести на другие темы. Целых полчаса было потрачено на видения Жанны: каково было их платье, какие у них волосы, какая наружность и так далее? Они надеялись выудить из ее ответов что-нибудь пагубное, но – все напрасно.
После того, как и следовало ожидать, перешли к вопросу о мужской одежде. Задали ей опять несколько изрядно уже затасканных вопросов, а затем выдвинули и несколько новых.
– Не случалось ли, что король или королева просили тебя оставить мужской наряд?
– Этого нет в вашем procès.
– Думаешь ли ты, что принятием одежды, приличествующей твоему полу, ты совершила бы грех?
– Я всеми силами старалась служить и повиноваться моему верховному Господу и Повелителю.
Через некоторое время они повели речь о знамени Жанны, надеясь поставить его в связь с чернокнижием и колдовством.
– Не было ли у твоих солдат штандартов, срисованных с твоего знамени?
– Да – у копьеносцев моей стражи. Это делалось для того, чтобы отличать их от остального войска. То была их собственная мысль.
– Часто возобновлялись эти значки?
– Да. Если копья ломались, то значки рисовались заново.
Следующий вопрос покажет, что было целью предыдущих:
– Говорила ты своим солдатам, что значки, разрисованные наподобие твоего знамени, приносят счастье?
Это вздорное предположение оскорбило воинственную душу Жанны. Она выпрямилась и произнесла с величием, с горячностью:
– Вот что я говорила им: «Поезжайте и затопчите этих англичан!» – и поступала так сама.
Всякий раз, когда она кидала презрительные слова этим французским наемникам англичан, они приходили в бешенство. Так случилось и на сей раз. Десять, двадцать, а то и тридцать человек вскочили сразу с мест и начали грозить Жанне, но она была невозмутима.
Мало-помалу водворилась тишина, и допрос продолжался.
Теперь были приложены старания истолковать во вред Жанне те бесчисленные почести, которые ее окружали, когда она освобождала Францию от грязи и позора столетнего рабства и унижения.
– Не приказывала ли ты запечатлевать твой образ в картинах и изваяниях?
– Нет. В Аррасе я видела картину, на которой изобразили меня: стоя перед королем на коленях, в латных доспехах, я протягиваю ему письмо. Но я не заказывала этих вещей.
– Не случалось ли, что в честь тебя служили обедни и читали молитвы?
– Если случалось, то не по моему приказанию. Но если кто и молился за меня, то в этом, я думаю, не было ничего дурного.
– Верил ли французский народ, что ты – посланница Бога?
– Не знаю. Но как бы они ни смотрели на это, я все равно была послана Богом.
– Если они думали, что ты послана Богом, то, по твоему мнению, праведна ли была их мысль?
– Если они в это верили, то вера их не обманута.
– Как ты думаешь, что побуждало народ целовать твои руки и ноги, твою одежду?
– Они были рады видеть меня, и потому так поступали; я не могла бы им помешать, если бы и решилась. Эти бедные люди несли мне свою любовь, потому что я не только не причинила им зла, но всеми силами заботилась об их благе.
Видите, какими скромными словами она описывает это трогательное зрелище – путь свой через Францию, когда по обе стороны стояли толпы благодарного народа. «Они были рады видеть меня». Рады?.. Они, видя ее, приходили в безумный восторг! Если им не удавалось поцеловать ее руки или ноги, то они становились на колени среди дороги и целовали следы подков ее коня. Они ее обожали, а попам именно это и хотелось доказать. Они не задумывались над вопросом, можно ли ее упрекнуть за то, что сделано другими, помимо ее воли. Нет: если ее боготворили, то этого довольно – она, значит, повинна в смертном грехе. Странная, признаться, логика.
– Не была ли ты восприемницей нескольких детей, которых крестили в Реймсе?
– Была – в Труа и в Реймсе; и мальчикам я давала имя Карл, в честь короля, а девочек нарекала Жанной.
– Не случалось ли, что женщины прикасались своими перстнями к тем, которые ты носила?
– Случалось, многие так делали, но я не знаю, для чего это было им нужно.
– Было ли твое знамя внесено в реймский собор? Стояла ли ты с этим знаменем около алтаря во время коронации?
– Да.
– Проезжая по стране, исповедывалась ли ты в церквях и приобщалась ли Святых Тайн?
– Да.
– В мужском наряде?
– Да. Но я не помню, было ли на мне вооружение.
Это была почти уступка, почти отрешение от приговора церковного суда в Пуатье, признавшего, что она может носить мужское платье. Крючкотворцы сейчас же перевели разговор на другое: ведь если бы они продолжали распространяться об этом, то Жанна, пожалуй, заметила бы свою ошибку, и ее от природы быстрый ум подсказал бы ей, как загладить промах. Шумное заседание утомило ее и усыпило ее бдительность.
– Говорят, что в Ланьи ты воскресила в церкви мертвого младенца. Было ли это следствием твоих молитв?
– Не ведаю. Несколько других молодых девушек молились за ребенка, и я присоединилась к ним и тоже стала молиться; я сделала не больше, чем они.
– Продолжай.
– Во время нашей молитвы младенец ожил и заплакал. Он был мертв три дня и почернел, как вот мой кафтан. Его сейчас же крестили, и вскоре он опять расстался с жизнью; его тогда похоронили на кладбище, по святому обряду.
