на ум, была церковь. Она все еще не могла смириться с известием о предательстве – эта новость полностью раздавила ее, наполнила душу чувством смятения и вины. Как Жозеф мог предать их? Предать ее? Но на самом-то деле она никогда толком не знала его, для нее он всегда оставался обаятельным темноволосым красавцем с каменным сердцем. Внутри у нее все кипело от злости: на Жозефа и на себя. Как она могла быть такой слепой, почему так быстро поверила ему только из-за того, что они были знакомы в прошлой жизни?
Она должна предупредить отца Клемана. Но как ей остановить Жозефа, если он уже в городе? У него был пистолет, а у Евы только… что? Ее праведный гнев? Безутешное горе? Этого недостаточно. Она не смогла спасти мать и Женевьеву. Но ее долг – не допустить, чтобы из-за нее погиб священник.
Ева остановилась на минуту лишь для того, чтобы кое-как стереть кровь Женевьевы с рук и лица, затем взяла ее велосипед и отправилась в город. Ей пришлось идти пешком через сугробы, пока она не добралась до расчищенной большой дороги. Тогда она села на велосипед и поехала, солнце медленно опускалось за горизонт, а ее слезы застывали на морозном ветру.
В церкви было темно и тихо, но входная дверь оказалась незапертой. «Это Божий дом, – сказал ей однажды отец Клеман. – Его двери никогда не запираются, чтобы любая душа могла обрести здесь покой». Однако в тот день Ева искала там не покоя, а отца Клемана.
Она заглянула в его кабинет, в исповедальню и в потайную библиотеку, но в церкви никого не было. Беглый осмотр маленького домика позади церкви, где жил отец Клеман, также ничего не принес: дверь оказалась запертой, а окна были темными. Ева вернулась в библиотеку, хотя и понимала, что там она может стать легкой добычей Жозефа, он знал об этом месте и о том, где отец Клеман прятал ключи от библиотеки. Рано или поздно он мог явиться сюда.
Но она должна была кое-что сделать.
В полной тишине Ева зажгла несколько светильников и достала «Книгу утраченных имен», которая стояла на своей полке, не привлекая к себе внимания. Эту книгу Жозеф никогда не заберет у нее; Ева благодарила Бога за то, что поделилась своим секретом только с отцом Клеманом и Реми.
С минуту она смотрела на книгу, которую держала в руках. Коричневая кожа казалась еще более потертой, чем тогда, когда она увидела ее впервые, а корешок – еще сильнее измят. На задней обложке остались два наполовину стертых чернильных пятна и одно такое же – на передней; это были следы от ее пальцев, иногда она брала книгу, недостаточно тщательно вытерев руки от химикатов и чернил. И Ева была последней, кто оставил свои отметки в этой книге. Сколько набожных католиков держали ее в руках за прошедшие два столетия, прежде чем книга попала к ней? Она была напечатана задолго до Французской революции и рождения Наполеона, задолго до того, как Людовику XVI и Марии-Антуанетте отрубили головы во имя свободы, задолго до того, как родители Евы приехали во Францию в надежде обрести здесь свободную жизнь и новые возможности. И вот она оказалась в руках у нее – у благородной еврейки, которая находилась в церкви, ставшей свидетельницей человеческой жестокости и предательства.
С трудом сдерживая слезы, Ева открыла книгу на второй странице – странице Реми. Она точно знала, о чем хотела ему сказать, что она должна была сказать там, в маленьком домике рядом со швейцарской границей несколько дней назад. Дрожащей рукой она поставила маленькую звездочку над буквой «ж» в слове «же», а затем – точку над буквой «е» в слове «выведал». На следующей странице она поставила еще одну точку над «н» в слове «порождения», а на четвертой странице – точку над «и» в слове «их». Она продолжила ставить точки на страницах Реми: шестой, девятой, четырнадцатой, двадцать второй, тридцать пятой и так далее, пока не сказала то, что хотела сказать: «Женись на мне. Я люблю тебя».
Она закрыла книгу после того, как поставила точку над первой буквой «б» на 611-й странице, для последней буквы «я» уже не хватило страниц, но этого уже было достаточно, чтобы передать то, что она хотела сказать. Ева положила книгу на место, и на мгновение ее рука задержалась на корешке. Найдет ли Реми книгу? Узнает ли, что она его любит? Или в конечном счете эта книга ничем не сможет ей помочь?
В этот момент она услышала звук открывающейся двери и отдернула руку от книжной полки. Ева поняла, что опоздала, опоздала во всем. Когда Жозеф вошел в библиотеку, сжимая в руке пистолет, она прижалась спиной к стене. Здесь не было ничего, что помогло бы ей защититься. Ничего, кроме книг. Ева пошарила у себя за спиной и схватилась за корешок тяжелой Библии. Она знала, что Жозеф постарается убить ее, но решила не сдаваться без боя.
– Жозеф, – пробормотала она.
Его лицо исказилось, когда он вошел в эту комнату, где Ева раньше провела столько времени вместе с Реми.
– Ева, а ты еще глупей, чем я думал. Ты вернулась? Сюда, в это место, где я и предполагал тебя найти?
Она глубоко, судорожно вздохнула.
– Я должна была сделать это. – Даже если ей сегодня суждено умереть, Реми узнает, что она любила его.
– Знаешь, Ева Траубе, я никогда не мог тебя понять, даже в Париже, когда ты была ужасно любознательной и вечно сидела, уткнувшись носом в какую-нибудь книжку, как будто для тебя не существовало мира за пределами этих страниц. Ты всегда была белой вороной, не так ли? Но, думаешь, я не замечал, как ты на меня смотрела? Так же, как и все остальные. Если бы я захотел, ты в любую минуту могла бы стать моей.
Она пропустила мимо ушей его слова.
– Жозеф, что ты натворил? С Женевьевой? С моей матерью?
В его ярких голубых глаза на мгновение блеснули слезы, но он отвернулся.
– Я не хотел им зла, Ева. Но я ничего не мог поделать.
– А что ты мог? Как ты только решился на это, мерзавец?!
Он снова повернулся к ней, слез в его глазах больше не было, вместо них там читалась такая стальная решимость, что у Евы по спине пробежал холодок.
– У меня не было выбора. Немцы знали, что я был участником подполья. Меня собирались убить, но я предложил им сделку.
– Так ты сам предложил сотрудничать с немцами?
– Ты бы поступила так же, чтобы спасти себя.
– Нет, Жозеф. Я ни за что бы этого не сделала. Никогда!
Он прищурился:
– Тебе они и не дали бы такого шанса. Ведь ты же еврейка.
– Ты тоже еврей!
Он покачал головой, и
