из Рима. Они надеялись найти его в Томах, но, узнав, что он остался в Таврике, поспешили в Пантикапей. Галл, к которому при содействии Флакка обратился Кезон, не раздумывая, выделил для этого путешествия самое быстрое судно. Оно и доставило их в столицу Боспора.
Теперь дорога домой Лукану была заказана, как, впрочем, и его сестре. Кезон, ничего не упустив, рассказал ему все: и о своей беседе с Нарциссом, и о далеко идущих планах секретаря императора, и о его людях, убивших родителей юноши. Самым нелепым и обидным было то, что смерть их оказалась напрасной. Лукан и без козней Нарцисса оказался в центре внимания Котиса и его окружения.
Туллии царь обрадовался, как собственной сестре. На то у него имелось две причины. Во-первых, ее присутствие привязывало к нему трибуна еще больше, во-вторых, девушка сразу же поразила его своей особенной красотой, а после того, как он пару раз побеседовал с ней, – еще и редким сочетанием тонкого ума и скромности. Туллии отвели спальню рядом со спальней Гликерии, и с первого дня знакомства они уже стали лучшими подругами. Лишь царица-мать смотрела на происходящие во дворце перемены с грустной задумчивостью. Что-то глубо спрятанное в ее сердце не давало Гипепирии покоя. Но она своими тайнами ни с кем не делилась.
Лукан и Гликерия как могли скрывали свои отношения. Но бесконечно так продолжаться не могло. Рано или поздно их связь раскрылась бы, и одним богам известно, как бы отреагировали на это Котис и Гипепирия. Лишенный наследства и дома, он оказался в роли опального изгоя, хотя официально продолжал оставаться на службе императора. Но в этой ситуации для него имелся и положительный момент: теперь он автоматически освобождался от установленных в Риме для патрициев и всадников правил. Тем не менее в затянувшейся истории нежных чувств нужно было ставить точку, и после бессонной ночи Лукан принял решение. Однако последнее слово, разумеется, оставалось за Гликерией.
– Так зачем мы здесь? – повторила она свой вопрос, не сводя с него прозрачно-изумрудных глаз.
Он взял ее за обе руки, посмотрел в лицо, без которого теперь не смог бы прожить и дня.
– Гликерия, ты станешь моей женой? – Слова дались легко, слетели с языка, как листья с мостовой под порывом ветерка.
Она хлопнула пушистыми ресницами, влажные губки приоткрылись.
– А разве я уже… не жена тебе?
– Не думала, что до этого дойдет! – услышали они строгий голос царицы и застыли, как вкопанные.
Гипепирия стояла позади них, но во взгляде ее не было осуждения или гнева. Напротив, он источал теплоту и понимание. Она подошла так тихо, что они, поглощенные собой, не услышали ее шагов.
– Как ты догадалась? Когда? – поникшим голосом спросила Гликерия.
Царица усмехнулась, словно говорила с малыми детьми.
– Когда вернулась в усадьбу после визита к скифам. Ваши переглядывания были красноречивее любых слов. – Гликерия хотела что-то сказать, но она остановила ее движением руки. – Я достаточно прожила, чтобы не заметить того, что и так было очевидно. Во всяком случае, для меня. И потом, сильные чувства всегда трудно скрывать.
– А Котис знает о нас?
– Думаю, догадывается. Но ты не ответила на предожение Гая, моя девочка.
Гликерия перевела взгляд с царицы на Лукана, затем осторожно освободила свои пальцы из его руки… и, наплевав на все условности, на весь мир и всех людей, что могли ее видеть, повисла у него на шее.
– Да, Гай, да! Я буду твоей женой! – Последнее слово утонуло в ее сорвавшемся от слез радости голосе.
* * *
Пожалуй, ничто так не поднимало настроения Котису за последние месяцы, как известие о том, что его кузина дала согласие на брак с Луканом. Симпатия, которую молодой царь уже давно питал к трибуну, не была его монаршей блажью. Они были примерно одного возраста, оба любили охоту и лошадей, и Котис на почве общих итрересов искренне привязался к молодому человеку. Оставить его рядом, по крайней мере, на период своего правления – являлось тайным желанием царя. И этот брак как нельзя лучше отвечал его планам. В лице нового родственника он одновременно обретал опытного командира в свою армию и надежного, уже доказавшего свою преданность человека при своей особе.
Проблемы Лукана в Риме, связанные с его именем и наследством, Котис обещал уладить при содействии императора, чем немало удивил сестру и мать. Но еще больше он их удивил, когда настоял на том, чтобы со свадьбой не затягивали, и сам назначил ее день на конец месяца. Вдобавок к этому он объявил по всему царству двухнедельные праздничные гуляния.
Но не один Котис пребывал в приподнятом расположении духа. Кезон тещил себя мыслью, что его приятель, пусть и неумышленно, но переиграл Нарцисса. И теперь секретарю будет сложно убрать парня с дороги, когда тот станет не нужен или вовсе опасен.
За день до свадьбы Гипепирия, Лукан и Гликерия стояли на стене Акрополя, на том же месте, где она застала их неделей раньше. Здесь их никто не мог услышать, и, видимо, поэтому царица-мать предпочла это место комнатам дворца.
– Я должна рассказать тебе кое о чем, о том, что было так давно… в такой глубине моей жизни, что я уже стала принимать эти события за сон, – начала она, обращаясь к Лукану. – Мы были знакомы с твоим отцом, мой мальчик. И я скорблю о его утрате вместе с тобой. Наверное, мне следовало рассказать тебе об этом раньше, но что-то, сама не знаю, что именно, меня удерживало. Теперь же причин для молчания больше нет.
– Я знала, я видела, что тебя изводит какая-то тайна, – оживилась Гликерия. – Ты всегда так странно смотрела на Гая, как будто видела призрака.
– Да, твой Гай очень похож на своего отца, – улыбнулась ей Гипепирия. – В Византии, во время нашей первой встречи, он еще не представился, а я уже знала, кто стоит предо мной.
– Но почему нельзя было сказать об этом сразу, еще тогда? – искренне удивился Лукан.
– Да, почему? – поддержала его Гликерия.
– Я расскажу, и ты все поймешь. Вы оба поймете меня. – Царица устремила взор к морю, настолько спокойному, что, казалось, и оно приготовилось сушать ее. – Мы тогда были молоды, как вы сейчас. Твой отец, Лукан, служил во Фракии и часто бывал при дворе моего отца. Я влюбилась в него с первого взгляда, поэтому, как никто, понимаю Гликерию. Поэтому и волновалась за нее. – Гипепирия с нежностью посмотрела на племянницу. – Нет, мы не стали близки настолько, как вы; оба знали с самого начала, что дальше дружбы наши отношения зайти не могут: меня прочили в жены боспорскому
