— Сегодня вы были подобны взбешенному льву, истребляющему стадо газелей, — сказал барон Меркадье. — По-моему, вы готовы были убивать своих, когда не стало вокруг сарацин. Не так ли, ваше величество?
— Ты прав, эн Гюи, — вздохнул Ричард, отдавая наконец меч оруженосцу Люку, чтобы тот мог отчистить Шарлемань от крови. — Я чувствовал, как во мне все больше разгорается некое смертоносное начало. Еще немного, и мне бы и впрямь стало все равно, кого крушить. Фух-х-х!.. Ну что, отбили Яффу?
— Отбили, государь!
— А Саладина они мне так и не дали. Неужто он оказался трусом?
— Да вообще, ваше величество, не слыхано, чтобы он впереди всех рубился с врагами, подобно вам. Напрасно вы равняли себя с ним. Ваше величие сродни величию Александра Македонского, который всегда сам принимал участие в битвах, а не отсиживался за спинами своих воинов.
— Увы, Меркадье, не всегда победа достается самым смелым, а величие порой бывает там, где холодный расчет превозобладает над горячим сердцем, — вздохнул Ричард. — А ты, Фовель, выглядишь так, будто загрыз стадо ишаков.
Последние слова вызвали взрыв хохота среди стоящих поблизости рыцарей.
Все начиналось сначала. Ни о какой отправке в Англию не могло быть и речи. Обосновавшись в Кафарлете, Ричард опять затосковал. Сердце его теперь уже рвалось на берега Сены и Луары, ибо он видел, что здесь Бог не дает ему воинского счастья. Но терзала и мысль о том, что Бог испытывает его терпение и, быть может, в конце концов произойдет его львиный прыжок на Иерусалим, коему суждено стать удачным…
В этих терзаниях король Англии пребывал до среды, когда наступил канун праздника Преображения Господня[141] и когда Саладин, имея значительное превосходство в численности своих полков, снова предпринял попытку взять Яффу приступом. В тот день Ричард чувствовал себя прекрасно, как всегда случалось с ним, если его ржавчина начинала отступать. Войска Саладина ворвались в город, где завязалось основное сражение на подступах к цитадели. И снова Ричард на своем Фовеле находился в самой гуще, там, где предоставлялась наилучшая возможность лишиться жизни. И снова меч его окрашивался кровью, приводя в трепет врагов, которые давно уже знали, что Мелек-Риджарда Альб-аль-Асада невозможно убить в честном бою.
К концу дня сарацины были выбиты из Яффы. Подсчет убитых не мог не привести их в ужас, ибо они потеряли в пять раз больше, чем крестоносцы, и на добрую треть сократили численность своего войска. Теперь следовало ждать, что они начнут длительную осаду города.
А в самой Яффе крестоносцы праздновали победу, славили Преображенье Господне и Ричарда Львиное Сердце, подарившего им радость своими смелыми и умными действиями и распоряжениями.
— Неужели все только начинается, эн Гюи? — спрашивал Ричард у Меркадье. — Я не хочу! Мне надоел Левант! Мне надоел Саладин, хоть бы он тоже заржавел!
На другой день в Яффу приплыли скандинавские корабли. Подданные королей Швеции, Норвегии и Дании горели желанием сражаться с Саладином, а узнав о двух блистательных победах Ричарда, они в восторге готовы были принести ему омаж. Эти смешные шведы, датчане и норвежцы явились к нему с дарами, пели песни, сочиненные в его честь, пытались даже говорить с ним по-французски или по-английски, а он удивлял их знанием арабского. От чрезмерного упоения встречей с Ричардом бедняги настолько перепились, что предлагали ему в пользование своих жен, падали под столы, расшибая себе носы и затылки, и заблевали весь Кафарлет. Одному из них, шведскому барону Ингварю, Ричард даже дал по лбу, когда тот стал доказывать, что Беренгария не вполне подходящая пара для короля Англии, что ему нужно жениться на гордой и суровой северянке. Правда, потом сам же Ричард и прикладывал к окровавленному лбу шведа полотенце. На другой день стало известно, что Ингварь уплыл из Яффы, вознамерившись сражаться под знаменами Анри Шампанского.
Как бы то ни было, скандинавы немного развеселили Ричарда, и он уже стал не так тосковать по поводу очередной задержки в Святой Земле. Некогда он страдал от того, что дела в собственном королевстве мешают ему отплыть в Святую Землю. Теперь его угнетало, что забота о Яффе не пускает его отсюда, из этой самой Святой Земли.
Шло время. К Саладину то и дело прибывало пополнение. Зализывая раны, султан готовился к новому приступу. Приплывали корабли с подкреплением и в Яффу.
Аладиль явился для переговоров с Ричардом как раз в тот миг, когда король Англии диктовал Амбруазу письмо на Кипр, в котором просил Робера де Шомона прибыть в Яффу вместе с Беренгарией. На сей раз он был один, без Жана де Жизора, и Ричард спросил:
— А где ваш друг, тамплиерский сенешаль Жан?
Аладиль сообщил, что его брат, египетский султан Саладин, ныне собрал под Яффой такое сокрушительное войско, что ему ничего не стоит раздавить сопротивление христиан. Однако, уважая Ричарда, Саладин готов немедленно заключить мир, по условиям которого за крестоносцами признавались бы все их береговые завоевания от Антиохии до Яффы, а кроме того, пилигримам предоставлялось право беспрепятственно ходить в Иерусалим. Ничего другого Саладин уже не предлагал. Ричард взял неделю на обдумывание и расстался с Аладилем.
Вскоре стало известно, что Саладин потому только пошел на переговоры, что свален странной лихорадкой, чуть ли не такой же в точности, какая мучила короля Англии.
— Это тигриная ржавчина, Саладин! Это твоя тигриная ржавчина! — ликовал Ричард, грозя кулаком в сторону востока. Он даже отправил письмо султану с лечебным предписанием Лутрофории, никак не объясняя, что такое Божьи слезы и что такое трава теодакрима, пусть сам ломает голову.
Он уже склонялся к мысли ни в коем случае не принимать мирных условий, выдвинутых султаном, как вдруг из Англии пришли новые дурные вести. Епископ Гийом Эли, государственный канцлер, оставленный Ричардом в качестве наместника, был низвержен Жаном Сантерром, а немецкий император Генрих VI, сын и наследник Фридриха Барбароссы, объявил себя врагом Ричарда и другом его брата Жана. Увы, теперь приходилось, хочешь не хочешь, принимать условия Саладина и возвращаться на родину. Встретившись еще пару раз с Сафаиддином, Ричард подписал мирный договор на предложенных условиях. Иерусалим, Святой Крест и пленные христиане оставались в руках у сарацин. Мало того, Саладин выдвинул еще одно позорное требование — чтобы Аскалон был срыт рабочими обеих сторон, и Ричард принял и это условие. Во всем договоре ему нравилось только одно — что он заключался ровно на три года, три месяца и три дня после подписания. Поскольку заключение договора произошло первого сентября, то срок его истекал третьего января 6704 года от сотворения мира[142].
В первых же числах сентября Ричард покинул Яффу и отправился в Сен-Жан-д’Акр. Шведы, норвежцы и датчане, еще недавно обожавшие и славословившие короля Англии, теперь громче всех сквернословили ему вслед, негодуя на то, что они приехали драться, а он оставляет их ради каких-то там неурядиц в собственном королевстве.
— Мы вернемся, Фовель, вернемся, — бормотал пьяный Ричард, сидя на палубе корабля и хлопая по плечу барона Меркадье, тоже пьяного. — Пусть Саладин поржавеет три годика. А мы тем временем свернем шеи и Жану, и Филу, и немецкому Анри. Наливайте, друзья мои! Кто выпьет много…
— …увидит Бо-о-о-о-о…
В Акре Ричарда ждала встреча с Беренгарией, которая своевольно решилась приплыть в Святую Землю. Король рассердился и отправил жену обратно на Кипр вместе с Жанной, королевой Сицилии. Едва они уехали, он снова дал себе послабление и некоторое время предавался винопитию. Правда, девятого октября он все же ступил на борт корабля и оставил берега Леванта. Он еле стоял на ногах, не понимая, утро сейчас или вечер, рассвет или закат. Едва корабль отплыл от пристани, Ричард Львиное Сердце рухнул без сил на палубу и уснул могучим сном.
Глядя на своего государя с любовью и сожалением, верный летописец Амбруаз написал в своих пергаментах, что король Ричард, погрузившись на судно в лучах заката, с наступлением темноты не ложился спать, а всю ночь стоял на корме корабля и смотрел на небо, а когда взошло солнце, воскликнул:
— О Сирия! Ненадолго вручаю тебя Богу!
Глава тридцать седьмая
…О НЕТ, НАВСЕГДА!
Всем известно, что плаванье пошло на пользу Ричарду, прыщи почти полностью исчезли, гнездясь только в паху и под мышками. Он вышел из запоя и благополучно добрался до Лимасола, где встретился с любящими его Беренгарией и тамплиером де Шомоном. Полный новых сил и здоровья, тридцатипятилетний король Англии принялся плавать по всему Средиземноморью, останавливаясь то в одной гавани, то в другой, посещая различные прибрежные замки и почти всюду встречая самый радушный прием. Он отрастил густую рыжую бороду и длинные волосы, отчего стал еще больше похож на величественного льва. Иногда там, где он ненадолго останавливался, его угощали свежими новостями. Саладин после отплытия Ричарда впал в тоску и пуще прежнего разболелся странной лихорадкой. Король Иерусалимский Анри де Шампань признал перемирие, подписанное Саладином и Ричардом, и стал укреплять имеющиеся у него в наличии твердыни на берегу Средиземного моря. А король Франции Филипп-Август, узнав о том, что Ричард наконец возвращается, сильно приуныл, а его войска, осаждающие рубежи владений Ричарда, стали терпеть одно поражение за другим.
