или же ладонь Миколы была такой горячей. Билый вспомнил, как раньше, в детстве, бабуля касалась его лба губами, приговаривая: «Нет более верного способа узнать, в жару ли человек или нет!» Казак отер свои губы и прикоснулся ими ко лбу графа. Кожа была слегка влажной и прохладной.
«Слава Богу!»
– Сейчас, Ваня, осмотрю рану твою, – сказал Микола. – Только молитву прочту.
Знал казак, что любое дело с молитвы начинать необходимо. Знал с детства, с молоком матери и наставлениями бабули впитывал традиции своего народа. С молитвой все ладно выходило и на войне, и в жизни мирной.
– Царю Небесный, Утешителю… – произнес Микола, осенив себя крестным знамением. С верой и надеждой на помощь Господа молился. Искренне, всем сердцем, раскрывая душу. И теплый Свет Божий входил в эту душу, наполняя силой и укрепляя веру. Как и далекие предки его, казаки Запорожские, взывал Микола ко Всевышнему. И Он отвечал ему, рабу Божьему Николаю, воину Христову. И ответ сей нельзя услышать ухом. Лишь сердцем и душой чувствовать, как благодать Божия внутри тебя растекается огоньком незатухающим.
– Аминь! – сказал Билый.
Малахай будто ждал, когда человек закончит молитву. Подошел, ткнулся носом в руку, заскулил по-щенячьи.
– Подожди, мой хороший, – ласково потрепал по шкирке пса казак. – Знаю, что голодные вы оба. Мы, брат, тоже не ели. Сейчас управлюсь, потом посмотрю, может, что найдется вам на зубок.
Малахай, словно понимая человеческий язык, ткнулся мокрым носом в руку казака и улегся рядом, положив голову на лапы.
– Так, Ваня, сейчас может быть больно. – Билый знал, что друг без сознания, но все равно разговаривал с ним. Помнил, как бабка Аксинья, станичная знахарка, так же с раненым Гамаюном, что бесчувственно у нее в хате на излечении лежал, разговаривала. «Сей момент важный! Уши не слышат, тело без движения, а душа живая. Она все слышит, все чувствует. Посему и говорить следует с таким человеком!»
Микола расстегнул неторопливо куртку.
– Так, Ваня, торопиться не будем. А ты запасливый. Шубу-то ляхи забрали, как и мой полушубок, а у тебя вон куртка еще была. Ее ляхи не тронули, побрезговали, видимо.
Билый приподнял на Суздалеве свитер из собачей шерсти, купленный на рынке в деревне поморов. На исподней рубахе отпечаталось большое красное пятно.
Ткань, пропитавшись кровью, присохла к ране. Нужно было открыть рану, чтобы осмотреть.
– Терпи, односум, – сказал Микола и, придерживая одной рукой кожу на боку Ивана, другой рукой медленно стал отрывать присохшую рубаху. Тоненькая, темновато-красная струйка свежей крови просочилась из раны и стекла вниз.
– Это хорошо, – тихо произнес Микола. – Значит, рана чистая, Ваня. Сейчас кровь остановим, и все будет в порядке.
Билый стащил с себя свитер, рубаху, белье исподнее. Оторвал от нижней рубахи лоскут. Снова натянул на себя рубаху со свитером, чтобы не замерзнуть.
Вышел из хижины и, набрав две пригоршни снега, положил его в лоскут. Крепко затянул, похлопал ладонью, уплотняя снег. Насторожился. Откуда-то издалека донесся знакомый уже рык. «Неужто медведь!» – мелькнуло в голове.
Прислушался. Рык не повторился. «Да нет, не показалось, – убедил себя казак, покачал головой, все похлопывая ладонью по лоскуту со снегом. – Ладно, война план покажет. Сначала о друге позаботиться нужно».
Билый зашел в хижину и на всякий случай подпер изнутри дверь доской.
Суздалев лежал все в той же позе. Правая рука свисала с нар. Рядом на полу лежал с грустным видом Малахай. Чуть поодаль сидел другой пес, нетерпеливо перебирая передними лапами. Билый подмигнул Малахаю, мол, все будет хорошо. Тонкая струйка крови истекала из раны. Казак приложил лоскут со снегом к ране и крепко прижал. Слабый стон слетел с иссохших губ односума.
– Ничего, Ваня, все будет хорошо. Кровь остановим. Способ знаю верный. Бабка Аксинья, знахарка наша станичная, рассказывала. Терпи, ваше сиятельство. Терпи. И не такое терпеть с тобой приходилось, – говорил Микола и все крепче прижимал лоскут со снегом к ране графа. Склонился низко, почти касаясь кожи Суздалева губами, зашептал:
– Матушка-земля, исцели хвори, забери боли, усмири рану. Яко же бес Креста боится, тако же и кровь из раны прекратится. Есть на свете три речки широкие. В одной речке кровь течет, в другой вода костяная. А третья река вода простая. Так пусть и у раба Божьего Ивана рана станет не кровяной, не костяной, но простой, не будет ни боли, ни воспаления, ни покраснения, не мучает и не болит, не пухнет, не отекает и не краснеет. Да будет так, как сказано.
Билый провел медленно провел указательным пальцем по часовой стрелке вокруг раны:
– Как на камень черный вода не течет, не поднимается, кровь не будет течь из ран твоих. Кровь не теки, уйди на пески, уйди на камни и в воду глубокую.
Медленно убрал руку с зажатым в ней лоскутом со снегом. Осенил себя крестным знамением: «Господи, на Тебя уповаю, помоги». Посмотрел на рану. Кровь остановилась.
– Края раны бы прижечь, чтобы заражения не было. – Билый вытащил из-за голенища сапога свой нож и положил лезвием в костер. Лезвие раскалилось, Билый поднял нож и приложил к ране Суздалева. Легкий дымок и характерный запах ударили в нос.
– Ааа, – раздался стон односума. – Что… Опять сжечь пытаешься…
Суздалев открыл глаза, замотал головой, как в бреду, стиснул зубы, рукой потянулся к ране.
– Терпи, Ваня! – крикнул Билый, удерживая руку друга. – Сейчас будет легче.
– Ммм, – стонал граф, выпучив глаза от боли и стиснув зубы.
– Все, Ваня! Молодца! Джигит! – похвалил Микола односума, убирая нож от его раны. Края раны стали более ровными, кровь запеклась. – Слава Богу, ты в себя пришел. А то я уж думал, что придется до Большой земли тебя на санях тащить.
– Не дождешься, – с трудом выговаривая каждую букву, произнес Иван. – Если только в карете с извозчиком и цыганами. Шампанского холодного нет?
– Есть только холод!
– Как скучно вы живете, – зевнул Ваня, кривя губы в улыбке.
– Ну, если граф Суздалев изволит шутить, значит, ваш покорный слуга старался не зря.
Радостный лай оглушил обоих. Малахай, подпрыгивая на месте, крутился вьюном, пытаясь запрыгнуть к Суздалеву на грудь. Микола еле удержал его.
– Вот бестолочь! Иди, сторожи!
Малахаю все же удалось вырваться и лизнуть своего двуногого друга в лицо.
Суздалев закрылся руками.
– Да погоди ты, шальной! – не вытерпел казак, хватая незлобно пса за спину. Тот обиженно взвизгнул. Билый присел на корточки, обхватил руками голову Малахая и ласково потрепал его за щеки:
– Пойми ты, лохматенция, слабый он еще, только очнулся. Потерпи.
Пес внимательно смотрел в глаза человеку, ткнулся носом в лицо,
