Да, здесь. Тут от его трупа ничего не останется. Он сунул руку в карман, чтобы проверить, нет ли у него с собой каких-нибудь документов, которые не должны попасть к неприятелю.
Амурат-бей сделал глубокий вдох. Ледяной воздух бурно и освежающе хлынул в его легкие. Он сунул дуло пистолета в рот и, глядя на черную поверхность воды, нажал на спуск.
Подойдя к дому Доцова, Грозев увидел свет в нижней комнате и понял, что Рабухин уже ждет его.
Он постучал, как было условлено, и дверь открылась. Рабухин стоял в глубине комнаты возле ящика, обитого внутри белой жестью. В одну стенку ящика было вставлено стекло в форме буквы «Г». Это был фонарь, с помощью которого надо было сигналить наблюдателям на противоположном берегу.
— Вот, — Рабухин поднял ящик и поставил его на стол, — готово!..
Из внутренней комнаты вошел Матей Доцов с тремя большими керосиновыми лампами в руках. Поставив их на стол, он снял стекла, тщательно протер.
— Ну, теперь надо поднять фонарь на чердак! — сказал Рабухин. Вдвоем с Грозевым они осторожно понесли ящик. Впереди шел Матей с горящей свечой.
Чердачная каморка Бруцева была ледяной. На нарах семинариста валялось одеяло. На других нарах в углу лежали вещи Искро. Увидев этот маленький узелок, Грозев вдруг ощутил, что будто снова встретился с юношей.
Матей распахнул слуховое окно. С Марицы дул холодный ветер. Посмотрев на часы, Рабухин зажег лампы и закрыл стеклянную стенку ящика куском картона. Втроем они подняли ящик и поставили на крышу перед окном.
— Сейчас поймем, дошли ли уговор о сигнализации и маркировка до наших, — проговорил Рабухин, всматриваясь в противоположный берег.
В квартале Каршияк на берегу реки горели костры, возле них ощущалось необычное оживление.
Взяв бинокль, Рабухин внимательно оглядел берег на всем его протяжении.
— Господа, — медленно произнес он, — саперы передового отряда наводят понтонный мост…
Опустив бинокль, он взволнованно добавил:
— Завтра войска Креденера или Шувалова будут в Пловдиве!..
Внезапно загремело одно из орудий на склоне холма. Его поддержали другие орудия.
На том берегу движение усилилось. Рабухин беспокойно взглянул на часы. Ветер завывал над темными крышами города. Высунув головы из слухового окна, все трое напряженно всматривались в неясные очертания Каршияка. Неожиданно над кварталом вспыхнула зеленая ракета. Взлетев в вышину, огонь ее угас. Потом одна за другой вспыхнули три красные ракеты.
— Маркировка дошла, — успокоился Рабухин. — Сейчас должны дать световой сигнал…
Грозев до боли в глазах всматривался в то место, откуда выстрелили ракеты. Сейчас темнота там словно сгустилась. Неожиданно вдалеке, будто из-под воды, сверкнул зеленый квадрат. Свет стал ярче, потом погас. Затем через равные интервалы началась сигнализация. Воздух раскалывался от орудийных залпов, но далекие огоньки, спокойно и уверенно, продолжали то вспыхивать, то гаснуть. Немного погодя ответил Рабухин. Напротив подтвердили получение. Рабухин обернулся.
— Лишь одно из орудий, — сказал он, — в состоянии обстреливать участок понтонных работ. Мы с Матеем пойдем на разведку в его расположение. Ты, — обратился он к Грозеву, — останешься здесь. Когда с другого берега взлетит ракета, дашь двукратный сигнал с интервалом в минуту.
Рабухин и Доцов молча ушли. В Каршияке загоралось все больше костров. Преодолев первоначальную растерянность, саперы усиленно продолжали свое дело.
Грозев оглянулся на холм. Потом взор его скользнул по вещам Искро. Над городом плыл белесый туман.
Орудия на холме снова открыли огонь. Попадения были неточными но все ближе к понтонам. С улиц возле мечети Джумая слышались ружейные выстрелы. Стреляли и возле моста. Какая долгая ночь!
Грозев смотрел в бинокль на противоположный берег.
— Быстрее, — услышал он вдруг голос Рабухина у себя за спиной, — у орудия всего четыре человека, никакой охраны… Пошли!..
Тетка Шина вытащила из сундука три ружья и дала им. Потом, стоя в дверях, перекрестилась, когда они, перепрыгивая через изгороди, устремились вниз по холму.
Двигаясь напрямик, они вскоре добрались до каменного укрепления, где находилось орудие. Дверь была открыта. В свете горящих факелов было видно, как возле орудия суетится прислуга. Офицер вычислял координаты, затем отошел, чтобы вложили снаряд. Стрельба возле Джумаи становилась все ожесточеннее.
— Внимание! — прошептал Грозев, заряжая ружье.
Он скользнул к двери, Рабухин и Доцов последовали за ним. Толкнув дверь ногой и выстрелив в воздух, Грозев крикнул по-турецки:
— Ни с места!
Рабухин и Доцов вместе с ним кинулись вниз по лестнице с ружьями наперевес.
Офицер протянул было руку к кобуре, но, увидев перед собой дула ружей, поднял руки и глухо произнес:
— Сдаюсь…
Рабухин и Доцов бросились на него, обезоружили и, сорвав с орудия тяговый канат, связали всех пленных и заставили лечь на землю.
Вдруг совсем рядом раздался ружейный выстрел. Что-то крикнули по-турецки. Матей бросился к двери и задвинул изнутри железным засовом.
Послышались еще выстрелы. Связанные пленные беспокойно зашевелились. Раздалось несколько взрывов гранат. Мимо укрепления галопом проскакали всадники. Одна группа, потом другая. Кто-то с силой ударил в дверь. Рабухин, Грозев и Доцов, заняв позицию возле орудия, зарядили ружья.
— Сложи оружие! — громко крикнули по-турецки.
Затем наступила тишина.
И в этой тишине совсем ясно послышался голос, произнесший тихо по-русски:
— Друзин, зайди с другой стороны! Если не откроют, бросишь гранату!
Трое переглянулись. Рабухин медленно выпрямился.
— Кто там? — спросил он по-русски.
— А вы кто? — послышалось несколько возбужденных недоверчивых голосов.
— Грозев, это наши!.. — воскликнул Рабухин.
Доцов бросился к двери и отодвинул засов. Дверь распахнулась. В проеме стояли молодой безусый офицер и четверо драгун.
Взгляд офицера упал на Рабухина. Офицер, вздрогнув от неожиданности, вскричал:
— Анатолий Александрович!..
Затем вытянулся, взял под козырек и отрапортовал:
— Ваше превосходительство, разрешите представиться: граф Ребендер Василий Иннокентиевич, подпоручик шестьдесят третьего лейб-гвардии Его императорского величества драгунского полка, прибывший в освобожденный город Пловдив!
И офицер кинулся в объятия Рабухина.
— Вася… Вася… — хлопая Ребендера по мальчишеским плечам, радостно приговаривал Рабухин. — Какая судьба, брат… какая судьба…
Немного успокоившись, они разжали объятия, и Рабухин спросил:
— Кто вошел в город? Сколько вас человек?
— Весь эскадрон капитана Бураго…
— Бураго! — воскликнул Рабухин. — Где он?
— Сейчас прибудет, — ответил Ребендер, оглядываясь.
А по лестнице продолжали спускаться драгуны в расстегнутых шинелях, с покрасневшими от холода и волнения лицами.
Они обнимали Грозева, Доцова и Рабухина, обнимали друг друга, что-то громко крича.
Грозев отвечал на приветствия, и ему казалось, что над головами людей факелы горят густым кровавым огнем, и огонь этот разливается все шире и шире.
В этот день утро в Пловдиве было необыкновенно светлым и прозрачным, а улицы пустынны и тихи, словно ночь тревоги еще тяготела над городом.
Солнце еще не взошло, но свет зари уже тронул голубые, желтые и зеленые стены домов, и они заиграли красками — весело и празднично. Было тихо, лишь где-то на юге, возле Белаштицы и Дермендере, еще слышался глухой гул орудийной канонады.
По улице, ведущей к кафедральному собору, скакал всадник. Его венгерка развевалась на ветру, поблескивала притороченная к седлу сабля.
Топот копыт звонко отдавался на пустой улице, словно приветствие немым домам вокруг. Когда всадник доехал до нижнего конца улицы и собирался повернуть в сторону мечети Джумая, с вершины холма разнесся радостный и торжественный звон колокола.
Всадник остановился и оглянулся. Звон будто шел с чистого, безоблачного неба, звуки бежали вниз по узким улочкам и ударялись в окна домов, рассыпаясь на тысячи осколков.
Заря уже разгорелась, окна и стены домов сияли, и всаднику вдруг показалось, что он попал в какой-то фантастический город. После всех ужасов войны, которые ему пришлось пережить, это зрелище представилось ему нереальным. Он немного постоял на месте, глядя на город и слушая колокольный звон, затем пришпорил коня и исчез в утренней дымке.
Колокол долго звонил в одиночестве над безмолвным городом. Потом откуда-то издали ему начал вторить другой. Ударили тяжелые колокола кафедрального собора. Им отозвались эхом колокола церкви св. Петки за холмом. И вот уже весь город огласился праздничным звоном, плывущим как благословение над заснеженными крышами.
