Колокол долго звонил в одиночестве над безмолвным городом. Потом откуда-то издали ему начал вторить другой. Ударили тяжелые колокола кафедрального собора. Им отозвались эхом колокола церкви св. Петки за холмом. И вот уже весь город огласился праздничным звоном, плывущим как благословение над заснеженными крышами.
Хаджи Стойо Данов услышал колокольный звон у себя в подвале.
Неделю назад он собрал все ценное в одной из подвальных комнат, где было сухо и летом держали семена для рассады. Сюда он принес и все документы. Наказал сколотить ему кровать и еще перед новым годом начал ночевать там.
Город опустел. В такие времена никому не известно, что может случиться с тобой ночью. Из силы, которую прежде ты мог продемонстрировать каждому, деньги теперь превратились в приманку для разбойников. Поэтому единственное, что оставалось, это спрятаться и ждать.
Но хаджи Стойо не был спокоен и здесь. Он почти не спал. Если же усталость и теплая влага подвала усыпляли его на какое-то время, то сон его был мучительным, населенным кошмарными видениями. Ему снилось, что взламывают ворота его дома, что Тахтакале в пламени и от складов зерна ничего не осталось. Он вскакивал, весь в холодном поту. Сердце бешено стучало. Он ждал, пока оно успокоится, потом зажигал свечу и подходил к полке с документами. Перебирал их, словно что-то искал, приговаривая вполголоса: «Подлые времена… Кругом одни безбожники…»
Этой ночью торговец зерном вообще не спал. Прислушивался к орудийным выстрелам, цоканью копыт по булыжной мостовой, глухой ружейной стрельбе. Потом вдруг наступила тишина. Необычайная, тягостная. Шагая по комнате взад-вперед, хаджи Стойо думал. Подсчитывал свои доходы, повторял в уме обещания Палазова, затем вслух ругал его. Замирал на месте, прислушиваясь, потом снова принимался шагать и думать. Не напрасно ли он тревожится? Разве не война несет с собой самые большие барыши? Ведь каждого солдата надо накормить, солдат хочет хлеба. Война делает денег больше, чем пуль. Какое значение имеет, с севера она идет или с юга!
Затем его вновь охватывала тревога. Тишина казалась страшной, зловещей. Откуда-то со двора донеслись удары.
Колокольный звон положил конец и кошмарной ночи, и его мыслям. Он долго слушал его, потом открыл дверь на лестницу и по льющемуся сквозь оконца свету понял, что уже утро.
Хаджи Стойо набросил на плечи шубу и медленно поднялся по лестнице. Прислушавшись, чуть приоткрыл наружную дверь. Утро было сияющим, казалось, от колокольного звона звенит сам кристально прозрачный воздух.
Во дворе под навесом стоял сторож. Хаджи Стойо не держал сторожей, но в смутные времена нанимал для охраны дома албанцев. Этого сторожа он три дня назад привез из Станимака. Албанец подошел к нему на цыпочках и таинственно произнес:
— Русские уже вошли… Вошли в город… Трое недавно стучались в ворота, но я не открыл…
Хаджи Стойо молча одобрительно кивнул головой, закрыл дверь и снова задвинул засов.
Потом, заложив руки за спину, стал подниматься по внутренней лестнице! Миновал первый этаж. На вешалке висело забытое Павлом пальто. Хаджи Стойо его не заметил. Он шел на чердак.
Подойдя к чердачному окну, стер рукой пыль со стекла и посмотрел на улицу. Отсюда весь город был как на ладони. Пожар потух, над крышами домов одиноко торчали минареты мечетей. Солнце еще не взошло, за Марицей голубовато-серая равнина терялась вдали.
Хаджи Стойо обвел ее мутным от бессонницы взглядом. Она была все такой же, какой он ее помнил много лет. Земля всегда будет рожать зерно. И зерно всегда будет приносить деньги. Вот она — незыблемая истина. Все остальное — суета сует.
Действительно, в мире есть нечто вечное, нечто вне времени, не зависящее от пашей и генералов, от их пушек и ружей. Этот мерзавец Палазов, может быть, более прав, чем многие другие.
На верхний этаж дома Аргиряди колокольный звон доносился чуть приглушенно, но тоже торжественно и радостно. София лежала под окном так, как упала накануне.
Колокола один за другим умолкали, вскоре в просторной комнате воцарилась тишина. Восходящее солнце осветило стены, теплые отблески заиграли на мебели. В коридоре раздались мерные удары часов.
В эту минуту со стороны Хисарских ворот послышались фанфары. Они раздавались все ближе и ближе. Возле церкви св. Константина и Елены появилась колонна гвардейских гусар. Впереди ехали трубачи с блестящими медными трубами, на которых развевались штандарты с двуглавыми орлами. За ними густыми рядами шли офицеры в серых боевых шинелях и фуражках набекрень — усталые, невыспавшиеся, но радостно возбужденные ослепительным утром.
Это была дивизия генерала Дандевиля, с вечера вступавшая в город по понтонному мосту. Немного в стороне от офицеров ехали верхом Рабухин и Грозев.
Всю ночь они провели возле моста, где солдаты и местные жители из Каршияка, стоя в воде, поддерживали плечами деревянные понтоны, по которым переходили на другой берег первые орудия.
Широкие ворота осторожно приоткрывались, и из дворов вначале робко, затем все смелее выглядывали женщины, выскакивала детвора, подбегая совсем близко к коням. Старики выносили потемневшие от времени иконы и, пока мимо них проходило войско, держали их в руках, крестясь и плача от радости.
Рабухин смотрел на все это с волнением. Все напоминало ему далекую Херсонскую землю, властно вызывало в душе мысли о России. Он ехал молча, глядя на румяные от мороза лица людей. Исход войны был решен. Они победили. Целый период его жизни подошел к концу. Что еще оставалось ему сделать в этом городе? Сходить на могилу Жейны, найти Наталию Джумалиеву, попрощаться с ней. Часть Артамонова, вероятно, направилась к Одрину, он догонит ее по пути.
Толпа становилась все гуще. Люди теснили солдат. Там, где всадники касались деревьев, с ветвей сыпался снег. Седой полковник прижимал к себе черноглазую девчушку, его усы щекотали ее лицо, и она весело смеялась, а полковник плакал. Где-то поблизости раздавались возгласы «ура».
Когда колонна свернула у церкви, Грозев увидел дом Аргиряди. Его охватило знакомое волнение, которое он испытывал всякий раз, приходя сюда. Перед его мысленным взором возникла пустынная улица, притихшая в зимних сумерках, бледное сияние горящей свечи на подоконнике. Он почувствовал аромат волос Софии, тепло ее губ.
Фанфары трубили штандарт-марш, медные кокарды блестели на солнце. Грозев смотрел на людей, на их радостные, немного смущенные лица, на распахнутые ворота, и ему казалось, что он въезжает в какой-то новый, незнакомый ему город.
Когда они поравнялись с домом Аргиряди, он поднял голову, чтобы увидеть занавеску. Сначала он увидел темную оконную раму, потом все окно. Вместо свечи там сейчас горело солнце. Занавеска была задернута наполовину, как она ему сказала.
Теплая волна залила его сердце. Через полчаса, через час он ее увидит и расскажет все, что чувствовал, все, о чем думал. Теперь уже ничто не сможет этому помешать.
Они приближались к русскому консульству, офицеры меняли строй. Барабаны гусар громко били — празднично и торжественно, как на параде.
Филибе — старинное название г. Пловдива. (Здесь и далее прим. переводчика.)
Одрин — Адрианополь (Европейская Турция). Турецкое название — Эдирне.
Два часа по-турецкому времени — в апреле около 20.00.
Бай — уважительное обращение к мужчине, старшему по возрасту.
Имеется в виду Апрельское восстание 1876 года против османских поработителей, жестоко подавленное турками.
Режия — табачная монополия
Ока — старинная мера веса, равная 1282 г
Уильям Гладстон (1809–1898) — английский государственный деятель, лидер Либеральной партии. После поражения либералов на парламентских выборах 1874 г. возглавил оппозицию консервативному правительству Дизраэли.
Конференция, созванная в декабре 876 г. по настоятельной просьбе России с тем, чтобы решить вопрос о положении балканских народов и, в частности, болгар, находящихся под османским игом. Участвовали представители Англии, России, Германии, Франции, Австро-Венгрии, Италии и Османской империи. Был разработан проект создания двух автономных болгарских областей. Турция отвергла этот проект.
Хаттихумаюн — манифест султана, изданный в 1856 году и подтверждающий введение буржуазного правового порядка в рамках Османской империи. Он давал одинаковые права всем подданным империи, невзирая на их национальную принадлежность.
